Гэри Дженнингс - Ацтек

— Садись, гость Микстли, я приготовлю тебе отвар трав, чтобы прочистить твои мозги. Ты не должен быть пьяным, когда станешь жевать джипури.

Я сел на утрамбованный, усыпанный сосновыми иголками земляной пол. Она поставила травяной напиток на слабый огонь теплившегося в углу очага и подошла ко мне с маленьким горшочком.

— Это сок священного растения ура, — пояснила женщина и, перемешав содержимое, маленьким перышком нарисовала на моих щеках и на лбу кружки и завитушки из ярко-желтых точек.

Горячий отвар действительно отрезвил меня самым чудесным образом.

— Так вот, — сказала она. — Я не знаю, что значит имя Микстли, но, поскольку ты ма-туане, то есть стремящийся к свету бога в первый раз, ты должен выбрать себе новое имя.

Мне с трудом удалось сдержать смех, ибо чего у меня всегда было в избытке, так это имен. Вслух, однако, я сказал следующее:

— Микстли означает висящий в небе предмет, который вы, рарамури, называет куру.

— Это хорошее имя, но оно должно быть подлиннее. Мы назовем тебя Су-Куру.

Ситуация стала совсем забавной, но мне было не до смеха. Су-Куру означает Темная Туча, а откуда ей было знать, что это и есть мое настоящее имя? Правда, я вспомнил, что помимо всего прочего си-риаме еще и колдунья, и предположил, что свет бога мог открывать ей истины, сокрытые от других людей.

— Так вот, Су-Куру, — сказала она, — ты должен покаяться во всех грехах, которые совершил в своей жизни.

— Но, моя госпожа си-риаме, — ответил я без малейшей иронии, — даже для простого их перечисления мне потребовалась бы еще одна жизнь.

— Вот как? Так много? — Она задумчиво посмотрела на меня, а потом заключила: — Что ж, поскольку истинный свет бога был дарован исключительно одним рарамури и нам решать, с кем им делиться, мы учтем только прегрешения, совершенные тобой за то время, которое ты находишься среди нас. Рассказывай!

— Мне нечего рассказывать. Здесь я не грешил. Во всяком случае, что-то не припомню ни одного греховного поступка.

— О, это не обязательно должны быть поступки. Помыслы и желания тоже считаются. Гнев, ненависть, жажда мщения. Недостойные мысли или чувства. Например, ты не удовлетворил свое вожделение к этой девушке, хотя явно преследовал ее с этим сладострастным намерением.

— Тут, моя госпожа, я и вправду грешен, хотя дело не столько в вожделении, сколько в любопытстве.

Она взглянула на меня с недоумением, и я рассказал, что меня необыкновенно заинтересовали волосы на определенных местах тела.

Красавица рассмеялась: — Как это похоже на варвара: его интригует то, что цивилизованный человек воспринимает как должное! Я готова поручиться, что прошло всего несколько лет с тех пор, как вы, дикари, перестали поклоняться огню. — Отсмеявшись и утерев слезы, женщина сочувственным тоном заявила: — Ведай же, Су-Куру, что мы, рарамури, и в физическом, и в нравственном отношении превосходим примитивные народы, а посему состояние наших тел должно отражать и нашу утонченную чувствительность, и наше высокое понимание скромности. Волосы, которые тебя так удивляют, даже нашу наготу сделают целомудренной, ибо мы и раздевшись остаемся прикрытыми от нескромных взглядов.

— А вот мне кажется, — отозвался я, — что волосы в таких местах как раз и привлекают к ним внимание. И выглядят они не скромно, а, напротив, дразняще.

Сидя скрестив ноги на полу, я не мог скрыть того, что выпячивало мою набедренную повязку, да и си-риаме было бы бесполезно делать вид, будто она этого не замечает. Женщина покачала головой и пробормотала вполголоса, но не отвечая мне, а рассуждая сама с собой:

— Обычные волосы между ногами… так же обычны и ничем не примечательны, как и травы, пробивающиеся между камнями… но они возбуждают чужеземца. И этот разговор заставляет меня странным образом ощутить, что и я сама… — Тут она осеклась и оживленно заявила: — Мы примем твое любопытство как грех, в котором ты признался. Ну а теперь вкуси джипури.

Она протянула мне корзинку с маленькими кактусами, не сушеными, а свежими и зелеными. Я выбрал один — со множеством пупырышков по краям.

— Нет, — сказала она, — возьми лучше этот, с пятью лепестками. Джипури со множеством наростов служит для повседневного употребления, его жуют бегуны, которым предстоит долгий бег, или бездельники, которым нечем заняться и они только и знают, что наслаждаться видениями. А вот джипури с пятью лепестками встречается нечасто, найти его трудно, и он более всего приближает к свету бога.

Я откусил кусочек от протянутого мне кактуса (он имел горьковатый, вяжущий привкус), а она выбрала другой для себя, сказав:

— Не жуй его так быстро, как я, ма-туане Су-Куру. Ты ощутишь воздействие гораздо быстрее, потому что для тебя это первый раз, а мы с тобой должны пребывать в схожем состоянии.

Она оказалась права. Стоило мне проглотить совсем немного вяжущей мякоти, как стены дома, к превеликому моему изумлению, начали растворяться. Они сперва сделались прозрачными, а потом исчезли вовсе, и я увидел всех находившихся снаружи жителей деревни. Поверить, что я действительно вижу сквозь стены, было трудно, ибо фигуры людей казались четко очерченными без помощи топаза, что наводило на мысль о порожденной кактусом галлюцинации. Правда, спустя мгновение уверенность в этом поколебалась, ибо у меня создалось ощущение, будто я воспаряю с пола к крыше (точнее, туда, где раньше находилась крыша, растворившаяся, как и стены), а потом и к верхушкам деревьев. Фигурки людей внизу быстро уменьшались.

— Аййа! — непроизвольно вырвалось у меня, и тут где-то у меня за спиной прозвучал голос си-риаме:

— Не так быстро! Подожди меня! Я сказал, что «прозвучал голос», но на самом деле все обстояло не совсем так. Ее слова, коснувшись моего слуха, каким-то образом попали в мои уста, и я, ощутив их нежный, как у шоколада, вкус, осознал смысл не по звучанию, а по аромату. По правде говоря, все мои чувства смешались и перепутались. Ароматы листвы и запах поднимавшегося вверх дыма костров воспринимались мною на слух. Вместо того чтобы пахнуть, листья издавали металлический звон, а дым производил приглушенный звук, походивший на мягкое, тихое поглаживание. А вот цвета и краски я не воспринимал, а чуял. Зелень деревьев представлялась мне прохладным, влажным запахом; цветок с красными лепестками на ветке был не красным, но терпким и пряным, а небо не слепило голубизной, а благоухало плотью, словно женская грудь.

А потом я почувствовал, что голова моя действительно оказалась между женских грудей, высоких и пышных. На осязание, как ни странно, дурман влияния не оказал. Си-риаме, поравнявшись со мной, распахнула свою ягуаровую блузу, прижала к меня к груди, и теперь мы поднимались к облакам вместе. Признаюсь, некая часть моего тела поднималась быстрее, чем все остальное. Мой тепули, начавший возбуждаться еще раньше, с каждым мгновением делался длиннее и тверже, пульсируя от нетерпения так, словно я, сам того не заметив, угодил в очаг землетрясения. Си-риаме счастливо рассмеялась — я ощутил этот смех на вкус, освежающий, как капли дождя, а слова ее казались мне поцелуями: