Майкл Лукас - Стамбульский оракул

Он закурил вторую сигарету и мысленно перенесся в ласковую Ялту, к продуваемым ветрами эспланадам и меланхолическим фасадам опустевших летних дач. Ялта была превосходной передышкой между нескончаемой чередой стамбульских интриг, партийных игр и предательств, но приходилось возвращаться. Он стряхнул пепел на поручень и равнодушно посмотрел на кучку новых пассажиров, которые поднимались на борт, сопровождаемые отчаянными прощальными взмахами платков. Пароход чихнул, и они отошли от причала. Он уже сожалел, что не поплыл прямым рейсом из Севастополя в Стамбул. Этот же пароход останавливался по крайней мере раз в день, и, что более существенно, на нем совершенно не с кем было поговорить. А ведь Новый год, чего доброго, придется встречать на борту, подумалось ему тем утром; тут ведь все живут по юлианскому календарю. Джеймс ухмыльнулся, вспоминая любимую максиму своей матушки: «Все, что нам остается, — извлекать пользу из положения, в котором мы оказались по воле Господа». Постукивая пальцами по нагрудному карману, он послал сердечное, хотя и несколько сардоническое последнее «прости» немногочисленным провожающим и спустился вниз знакомиться с попутчиком.

Господин Якоб Коэн оказался именно тем бородатым субъектом, за которым преподобный Мюлер наблюдал с палубы. Вернувшись в каюту, он увидел там человека, который распаковывал потрепанный чемодан.

— Добрый день.

Господин Коэн обернулся и протянул руку:

— Господин Мюлер?

— Называйте меня Джеймсом, — ответил преподобный. Он всегда делал так в тех случаях, когда собеседник опускал его титул. — Или, если пожелаете, преподобным Мюлером.

— Якоб Коэн, — представился попутчик, и они обменялись рукопожатием. — Я еду в Стамбул.

— В таком случае, — улыбнулся Джеймс, — могу уверить вас, что вы не ошиблись судном.

Господин Коэн сносно говорил по-английски, по-французски и даже владел начатками русского. Но после того, как они перепробовали все доступные им языки, было решено остановиться на турецком. Господин Коэн распаковывал вещи, а Джеймс уселся за стол в углу каюты, и они заговорили о том, кто куда едет. Предположение, что господин Коэн направляется в Стамбул в качестве коммерсанта, подтвердилось. Он торговал коврами и намеревался избавиться от излишков товара, залежавшегося на складе. Хотя Констанца больше не находилась под контролем империи, Стамбул многое значил для экономики региона. В особенности в том, что касалось торговли текстилем, пояснил Якоб. Да и коренные жители Констанцы, и русские, так же как и остальные европейцы, порой покупали восточные ковры, но самые изысканные изделия легче было продать в Стамбуле, — по крайней мере, он надеялся на это.

Преподобный Мюлер был приятно удивлен, обнаружив в господине Коэне куда более знающего и словоохотливого собеседника, чем казалось на первый взгляд. Большую часть юности господин Коэн провел в путешествиях по Центральной Азии и Ближнему Востоку: в наследство ему досталась лишь крошечная сумма, однако он очень умело распорядился ею. Он объехал десятки стран, был начитан и подкован в различных областях знаний ничуть не хуже преподавателей Робертс-колледжа, хотя формально его образование закончилось в тринадцать лет. Они продолжили бы беседу и после обеда, если бы на господина Коэна вдруг не накатила тошнота. Он бросился к умывальнику, принялся многословно извиняться и объяснил, что страдает от морской болезни, потом замахал руками, отклоняя предложенную помощь, и сказал, что лучшее лекарство — полежать, пока море не успокоится.

Джеймс воспользовался случаем и пошел в библиотеку написать пару писем. Когда незадолго до ужина он вернулся в каюту, господин Коэн лежал на верхней койке, повернувшись спиной к двери. В каюте остро пахло потом и рвотой. Джеймс подошел к койке, положил руку на плечо господина Коэна и тихонечко позвал:

— Господин Коэн, с возвращением в мир живых.

— Господин Мюлер, — пробормотал тот, перекатываясь на спину.

— Джеймс, — поправил его преподобный, — или преподобный Мюлер, если угодно.

Якоб моргнул и сглотнул.

— Простите.

— Не стоит, — ответил Джеймс и присел на нижнюю койку. — Не стоит. Как вы себя чувствуете?

— Лучше.

— Приятно слышать.

Пока они говорили, Джеймс снял туфли и надел свежие брюки.

— Который час? — спросил господин Коэн.

— Ровно семь, — сказал Джеймс, вынимая карманные часы, чтобы удостовериться. — Ужин через полчаса.

Джеймс наскоро помыл руки, сполоснул лицо и оглядел себя в зеркало.

— Я собирался пойти пораньше и занять столик, — сказал он, надевая сюртук. — Если решите присоединиться, я с удовольствием подожду вас.

Якоб с некоторым усилием сел и свесил ноги с кровати — ему пришлось слегка нагнуться, чтобы не ударяться затылком о потолок. Нижняя сорочка и мятые брюки делали его похожим на цыгана. Картину дополняли взлохмаченные волосы и яркий блеск голубых глаз.

— Да, — сказал он, потирая лицо. — Хорошо. Благодарю вас.

Якоб осторожно спустился по металлической лесенке и подошел к зеркалу. Начало было не слишком многообещающим, но после необходимых гигиенических процедур и переодевания он приобрел вполне приличный вид, по крайней мере для путешественника. Отношение к завтракам и обедам на корабле было не слишком серьезным, зато вечерней трапезе уделялось особое внимание. Судно было не первоклассным, поэтому фраков, смокингов, блеска изумрудных брошей и мерцания хрустальных канделябров в обеденном зале не наблюдалось. Зато похрустывали белоснежные скатерти, что в сочетании с красной обивкой кресел и изобретательностью шеф-повара делало ужины весьма приятными.

Джеймс и Якоб провели первый вечер за рассказами о своих путешествиях. И хотя всякому понятно, что миссионер и торговец коврами должны вращаться в разных кругах, Джеймс все же был потрясен тем, насколько отличались их истории. Он столько раз бывал в Ширазе, но ни разу не столкнулся ни с гадалкой, ни с профессиональным вором, а судя по рассказам Якоба, город был просто-таки наводнен ими. В свою очередь, Якобу никогда не доводилось обедать с главой государства или с послом. Правда, он беспрестанно упоминал о своем близком знакомстве с Монсефом Барком-беем в то время, когда тот был османским губернатором в Констанце. То, насколько несхожими были их жизненные пути, не только не мешало разговору, а, наоборот, добавляло интереса. После обеда они прошли в курительную комнату и за бутылкой портвейна проговорили допоздна.

Джеймса поразило, сколько его спутник знал о тканях. Он мог заметить любой дефект материи, находясь на другом конце комнаты, а сколько он мог рассказать о ковроделии — ни один лавочник с Капалы-Чарши не сравнился бы с ним. Но его истинным призванием была торговля. Хотя его товары были надежно укрыты в корабельном трюме и показать их было невозможно, Якоб так красочно расписывал яркие цвета, узоры, элегантность и тонкость выделки, что не один пассажир был очарован его красноречием и оплатил товар авансом. Даже Джеймс, который умел не поддаваться искушениям и изрядно поиздержался за время, проведенное в Ялте, заплатил десять процентов вперед за прекрасный пурпурный с белым ковер хереке, который, по словам Якоба, так замечательно украсит его кабинет.