Борис Акунин - Огненный перст (сборник)

Рыжий опасливо обошел черную женщину, остановился перед Магогом. Они были одного роста и одинакого телосложения.

– Ты кто?

Автоматон безучастно молчал.

– Он не ответит, – сказал, подходя, аминтес. – Это мертвец. Хаугбуй!

Взял трипокефала за нос, потянул книзу. Показал поблескивающую сквозь волосы серебряную пробку в дырявой голове.

– Сюда попала стрела. Стрела, понимаешь? Убила его. А я оживил. Витта !

Рыжий поежился, словно ему стало зябко под волчьей шкурой, и быстро отошел. Вэринги загудели, совещаясь.

– Волчья куртка говорит, что колдуна нужно отвести к какому-то годи. Одного, – шепотом переводила Гелия. – Годи решит, как с тобой быть. А черную старуху и живого мертвеца в лагерь вести нельзя. Мы нечистые, можем принести беду. Нас оставят здесь. Пусть годи пришлет сказать, что с нами делать.

– Кто этот годи, непонятно?

– Наверное, жрец Одина. Кто бы ни был, ты сумеешь с ним управиться. За меня тоже не тревожься. – Она оскалилась и подмигнула. – Это всего лишь мужчины. Хоть и очень грязные.

А Дамианос и не тревожился. Пока всё складывалось превосходно.

– Тебя поведет одноглазый, звать – Токе, – сказала она, послушав еще. – Токе говорит, что не боится колдунов. У него амулет от злых чар.

– Я разыщу тебя. – Дамианос повернулся к Магогу. Свистнул, чтобы привлечь внимание. – Оставайся с ней. Глаз с нее не спускай. Если будут обижать – защити. Понял?

Автоматон сонно кивнул. Уставился на женщину. Теперь так и будет на нее пялиться.

– Э, нет. Ты скажи ему, чтобы он меня защищал, только если я попрошу. А то мало ли, что втемяшится в его дырявую башку.

– Защищай, когда она скажет: «На помощь!» «На помощь!» Понял?

Снова кивнул.

Одноглазый тронул Дамианоса за плечо рукоятью меча. Амулет амулетом, а прикасаться рукой поопасался.

– Иди со мной. Близко не ходи. Далеко тоже нельзя, – сказал Токе, коверкая слова так, что трудно было понять.

Он повел чужого человека сначала лесом, потом лугом, мимо небольшого, поросшего камышом озера. Освещенное ярким июньским закатом, оно всё переливалось перламутром. Над водой колыхалась кружевная дымка, пронизанная острыми стеблями тростника.

«Мир прекрасен и опасен, – подумалось аминтесу, – но иногда прекрасен до такой степени, что об опасности забываешь». Мысль была странная, совершенно не ко времени. За ней последовала другая, еще более удивительная: «Где-то я уже видел эту картину».

Не видел. Не мог видеть. Он попал в эти края впервые. И всё же замирание сердца подсказало, что пейзаж ему знаком. Не просто знаком, а памятен и важен.

Почему-то хотелось смотреть на озеро – и не куда-то, а на вполне определенное место, где камыши расступались, открывая доступ к мерцающей воде.

«Что за ерунда со мной творится?» – рассердился Дамианос. И отвернулся, стал смотреть на вэринга, прикидывая, как бы его разговорить. С запасом всего из нескольких слов это будет непросто.

Вдруг единственный глаз Токе выпучился, перестал мигать. Ноздри приплюснутого носа алчно расширились. Дикарь смотрел куда-то поверх головы низкорослого спутника. Проговорил неразборчивое слово и пригнувшись побежал – к тому самому участку берега, куда стигму назад так хотелось посмотреть Дамианосу.

– Стоять! Никуда! – крикнул вэринг, коротко обернувшись, и погрозил огромным кулаком.

Только теперь Дамианос взглянул на озеро.

Камыши плавно шевелились. Меж них медленно, очень медленно, к берегу шла девушка. Она была вся окутана сияющим солнечным нимбом. Одета в мокрую, прилипшую к тонкому телу рубашку. Волосы у девушки были длинные и белые, украшенные кувшинками.

У Дамианоса подкосились ноги.

Вот почему ему показалась такой знакомой и такой важной эта картина! Он множество раз видел всё это во сне: воду, тростник, дымку – и выходящую из нее деву.

Геката! Это была Геката! Миг встречи настал! Внезапно, безо всякого предупреждения. Не после смерти, как всегда думал Дамианос, а здесь, на этом свете. Если, конечно, между жизнью и смертью есть какой-то рубеж.

«Может быть, я умер? – сказал себе замерший Дамианос. – Может быть, я шел по тропинке, и в меня вонзилась стрела дозорного, и я погиб в одно мгновенье, даже не поняв этого? Или одноглазый Токе пронзил мне сзади сердце мечом?»

Это не имело значения. Умер так умер, жив так жив.

Встрепенувшись, он побежал навстречу Белой Деве, желая наконец рассмотреть ее лицо – в снах оно всегда было полуразмытым, так что сияли одни глаза.

Наверное, все-таки умер. Или неведомым для себя образом погрузился в сон. Наяву всегда был легконог, а сейчас бежал, словно по болоту.

Увалень Токе, который непонятно зачем вторгся в мир, где чужим не место, далеко обогнал Дамианоса. С топотом и плеском вбежал в воду. Дева заметила его, вскрикнула, метнулась обратно, но вэринг был уже рядом. С гоготом подхватил ее, без малейшего усилия перекинул через плечо, поволок на берег.

Дамианос остановился. Яростно потер глаза. Тряхнул головой.

Это было не видение! Это происходило наяву!

Варвар тащил на себе девушку, ее длинные белые волосы развевались, звонкий голос кого-то звал:

– Лесень! Спасай, Лесень!

Но тот, к кому она взывала о помощи, не спешил. На берегу – ни справа, ни слева – больше никого не было. Только Дамианос.

На сухом месте Токе бросил пленницу на землю, одной рукой прижал к земле, другой стал развязывать кожаную тесьму, на которой держались штаны.

– Лесень! Лесень! – всё звал тонкий голос.

И Дамианос очнулся. Ни о чем не думая, просто откликаясь на зов, он подбежал сзади, крепко сдавил одноглазому сонную жилу на шее, подержал – и отшвырнул тяжелую тушу в сторону.

Это была Геката, вне всякого сомнения! Он узнал прозрачные, будто раннеутреннее небо, глаза. А лицо – у Белой Девы могло быть только такое лицо: чистое, юное, тонкого рисунка, с молочной кожей и земляничного оттенка губами.

Губы что-то проговорили, но у Дамианоса звенело в ушах.

– Лесень… Ты пришел… – повторила Дева и улыбнулась – испуганно, но в то же время радостно. – Я позвала, и ты пришел…

Говорила она по-славянски северным говором – как те словене, у кого Дамианос сегодня обедал.

На щеках нежный румянец. Сквозь рубашку – совсем как во сне – просвечивали маленькие сосцы.

«Живая? – спросил себя Дамианос. – Она живая?». И совсем перестал что-либо понимать.

– Я Рада. Радослава, – чуть шире улыбнулась она. – Но ты ведь сам знаешь…

– Ничего я не знаю, ничего не понимаю, – пролепетал аминтес по-гречески.

Он решил, что нужно до нее дотронуться. Протянул руку, ожидая, что она пройдет насквозь – и коснулся мокрого, теплого плеча.