Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение

По тону его голоса нельзя было понять — одобряет или осуждает он все это безобразие.

Савва без зазрения совести чертыхнулся, добавив более вразумительное:

— Вот клоунов тут только и не хватало! И кто же главный клоун?

Витте не хотел в таком тоне продолжать разговор и предложил:

— Подсаживайтесь ко мне. Я вижу, вы без экипажа.

Савва поманил к себе покаянно стоявшего студента, дал ему денег и наказал:

— Найдите какого‑нибудь извозчика, отвезите моего несчастного кучера на Спиридоньевку, дом Морозова.

— Знаю, знаю, — очнулся студент и побежал искать лошадь.

А Савва Тимофеевич перебрался в карету к Сергею Юльевичу. Тот был обстоятельный человек — нашлось у слуги и зеркало, и полотенце. Маленько оправившись, он выпить попросил — и это сыскалось, хотя Витте пьянчужкой не слыл. На всякий случай держал. А чем не случай?

— Содеянное не исправить, — посчитал Витте все‑таки нужным оправдание, — но я послал гонца к министру с просьбой отменить народные торжества.

— И что же?

— Отмены не будет. Видите?

На Ходынское поле, силами солдат уже очищенное от живого народа, гнали, кажется, всю арестантскую Бутырку. Им, наверное, дали хорошо выпить — и работа закипела. Одни выносили трупы и складывали на дальнем окоеме Ходынки, другие метлами заметали кровь. Рабочие устанавливали эстраду для оркестра и всяких прочих клоунов.

Объявилось великое множество бездельников, которые называли себя устроителями праздника. Где‑то они были раньше, когда за даровым царским угощением народ давился на кровавом поле? Стало известно, что задавили две тысячи человек и тысячи покалечили. Великая беда!

Толковали о том, успеют ли до приезда государя убрать трупы и развести по больницам тех, кто еще не умер. Зачисткой Ходынки распоряжался обер-полицеймейстер полковник Власовский — проснулся‑таки наконец! Успокоившись немного в уютной карете, Савва Тимофеевич спрашивал Витте:

— Сергей Юльевич, почему вы молчите? Почему не вмешаетесь в это безобразие?

С невозмутимым видом покуривая сигару, Витте показал ею на выходившую на поле процессию:

— Видите? Вы преувеличиваете мое значение, Савва Тимофеевич.

— Нет! Можете! Надо отменить празднество и вместо него провести на Ходынке богослужение!

Его слова услышал и Власовский. Возмутился:

— Как можно? Государь грядет!

Николай шел вместе с великим князем Сергеем, московским генерал-губернатором. Они увлеченно беседовали. Было о чем говорить, коль и женаты‑то на родных сестрах.

Блестящая свита сопровождала их к эстраде, где были установлены кресла. Савва Тимофеевич заметил импозантную генеральскую фигуру Рейнбота и ехидно подумал: «Только моей Зинули там и не хватало!»

Но Зинули не было. Простой люд снова повалил на поле. С противоположной стороны, из‑за деревьев, куда в спешном порядке утаскивали последних раненых. Кажется, народ и подгоняли еще — да, полицейские мундиры сзади напирали. Не пустое же поле должен приветствовать государь. Слов его, тихих и неуверенных, до министерской кареты не долетало. Хотя сам министр что‑то же слышал — он вовремя успел присоединиться к процессии.

Подпертый полицейскими, народ затянул: «Боже, царя храни!..»

Грянул оркестр под управлением мэтра Сафонова. Как по чьей‑то команде, взметнулись на поле качели, закружились хороводы, притаптывая еще не совсем просохший от крови песок. Снова бочки покатили, потащили в коробах пряники и конфеты.

Неужто опять все повторится?!

Выскочив из кареты, Савва Тимофеевич дернул из одной бочки кружицу отвратительной сивухи и за спиной услышал одобрительное:

— По всему видать, купчина первостатейный, а не брезгует!

Он с трудом нашел извозчика — даже они в страхе поразбежались, с какого‑то отчаяния поехал в «свою», то бишь Морозовскую, больницу. Строил ее для благости и украшения города, думал, всякого звания болящие будут чинно и благородно лечить здесь московские чирьяки и простуды. А нашел палаты, заваленные еще не отмытым, раздавленным народом.

Главный врач начал извиняться:

— Что делать, Савва Тимофеевич, не могли мы отказать в такой беде!

— И правильно сделали, — удрученно похвалил он, доставая из бумажника пачку кредиток. — Разменяйте где‑нибудь, раздайте, чтоб никого не обидеть.

Домой! Хоть там‑то, на тихой Спиридоньевке, отдохнуть.

Да ведь дело‑то шло уже к вечеру. Внизу, в швейцарской, лежал в гробу кучер Данилка, напудренный и нарумяненный, с изуродованным лицом, а дальше, в гостиной и спальне, продолжалась утренняя суматоха. Бежали горничные, встречь неслись какие‑то посыльные, слышались крики возмущенной Зинули:

— Да разве так гладят кружева? Так‑то?.. — Завидев мужа, она устало упала в кресло. — Прямо ноги не держат! Как я на бал поеду? Да и куда барон запропастился?

— Бал?.. — не сразу понял муженек. — Ах да, у французского посла! Барон?.. Он убитых хоронит!

— Убитых?.. — не поняла жена. — Война, что ли?

— Война. На пару с Николашкой твой барон воюет!

Среди ее знакомых никакого Николашки не было. Она проводила мужа возмущенным криком:

— Чего несешь‑то?! Будет барон вожжаться со всякими Николашками!

— Будет. да еще ползаючи на коленях!

Зинаида Григорьевна ошалело у виска пальчиком повертела: надо же, как кучер надрался! Ей толковали что‑то и про кучера, но за всеми этими хлопотами она запамятовала.

Бал! У французского посла, графаМонтебелло! Какие кучера?!

Кучер теперь у него был другой. Матюшку он нашел среди московских лихачей. Можно сказать, он сам напросился, узнав, что случилось с хозяйским любимцем. Первое время друг к дружке не могли привыкнуть: Савва Тимофеевич все на Данилкин копыл мерил, а у городского разгульного лихача копыл был иной. Чуть было не расстались, да время поджимало — Нижний к себе требовал. Там‑то что — лучше кучера?

Ходынка случилась 18 мая 1896 года, а через десять дней Витте открывал на Нижегородской ярмарке и Всероссийскую промышленную выставку. Как мог ее председатель Савва Тимофеевич Морозов оставаться в Москве?

Новое летнее ландо вместе с рысаками и седловым скакуном погрузили в товарный вагон, а он церемонно поднял свою Зинулю на ступеньки особого «люкса» — несколько совмещенных купе, со своей туалетной комнатой и столовой. Председатель всероссийского купечества не хотел ударить лицом в грязь — специальный вагон для себя оборудовал, получше министерского.

Зинаида Григорьевна была в восторге: впервые такой далекий вояж совершала. Да и неизбежное представление государю волновало самолюбивую кровь. Весь петербургский двор, с высокими чинами и церемониймейстерами, ожидали к восемнадцатому июля. Перед этим должна во всю ширь размахнуться Нижегородская ярмарка, наладиться Всероссийская торгово-промышленная выставка и пройти приуроченный заодно Всероссийский торгово-промышленный съезд.