К. У. Гортнер - Клятва королевы

— Это дело рук Энрике. Твоего брата отравили.

Беатрис, Чакон и я по очереди дежурили у постели Альфонсо. Мы беспомощно наблюдали, как местный врач, которого позвал Каррильо, пускает ему кровь. Кровь текла медленно; несколько раз понюхав ее, врач пробормотал, что не нашел признаков яда. Язык брата распух, но уже не был черным; однако, несмотря на казавшееся улучшение, Альфонсо впадал во все большее оцепенение, словно жизнь медленно и неумолимо покидала его.

После проведенных у его постели суток я уже падала от усталости с табурета, и Беатрис в конце концов вытолкала меня в зал поесть вместе с Чаконом, которого я отправила еще раньше. Но я не успела пройти дальше коридора, когда послышался ее крик.

Беатрис, дрожа, стояла возле постели. Подойдя к ней, я увидела взгляд ярко-синих глаз Альфонсо на бледном как мрамор лице. Рот его открылся, послышалось сдавленное бульканье. Изо рта и носа хлынула черная жидкость, тело судорожно дернулось, лицо исказилось.

А потом он застыл неподвижно.

— Пресвятая Дева, нет, — прошептала Беатрис. — Нет, пожалуйста. Этого не может быть.

Я ощутила странное спокойствие, словно все мое тело онемело. Зная, что моего брата больше нет, все же взяла его за запястье, как, я видела, делали врачи, проверяя пульс. Затем осторожно обтерла его лицо от зловещей жидкости и сложила ему руки на груди.

— Я люблю тебя, Альфонсо, — прошептала я, целуя его в последний раз.

Рука моя лишь слегка дрогнула, когда я закрыла его глаза.

— Скажи остальным, — велела я Беатрис. — Нужно подготовить тело.

Она вышла. Я опустилась на колени, молясь за его бессмертную душу, ибо он не получил последнего причастия перед смертью. Я не плакала, хотя ожидала, что горе низвергнет меня в бездну отчаяния. Ему не исполнилось еще и пятнадцати лет — прекрасному и многообещающему принцу, жизнь которого оборвалась в самом расцвете.

Я лишилась любимого брата. Моя мать потеряла единственного сына.

Кастилия утратила надежду.

Но, стоя на коленях возле его смертного одра и слыша доносившийся из зала шум — крики слуг и восклицания Каррильо, который не в силах был поверить в случившееся, — я думала лишь об одном: теперь я стала новой наследницей Кастилии.

— Принцесса, ответьте. Они снова здесь. Они ждут.

Голос настоятельницы доносился до меня, словно с другого берега широкой реки. Я медленно отвернулась от алтаря в часовне Санта-Ана, возле которого стояла на коленях. Сюда я приходила каждый день после похорон брата, ища утешения, которое никак мне не давалось.

Судя по ее непреклонному виду, я поняла — на этот раз она не примет ответа «нет». Я решила искать убежища в монастыре Санта-Ана в Авиле, несмотря на страх Беатрис перед чумой и требование Каррильо исполнить свой долг. Я видела, как тело моего брата перевозили во францисканский монастырь в Аревало, как его заворачивали в саван, пока монахи пели заупокойную молитву. После того как его погребли во временной нише, я оплатила строительство надгробного памятника и отправилась в замок, чтобы сообщить печальное известие матери. Мать посмотрела на меня пустым взглядом, повернулась и молча направилась назад в свою комнату. Зная, что горе придет к ней позже, ввергнув ее в безутешную бездну, я распорядилась через Беатрис, чтобы мать никогда не оставляли одну, даже ночью, на случай если она попытается что-то с собой сделать.

Меня нисколько не волновало, что Авила сейчас под карантином, — столь отчаянно хотелось бежать. Как оказалось, болезнь затронула лишь беднейшие кварталы города, и сестры приняли меня с распростертыми объятиями, прекрасно понимая, как могли только монахини в эти дни суеты и горя, что больше всего я сейчас нуждаюсь в уединенном месте для размышлений.

Заключенная за запертыми на засов воротами, я носила белые траурные одежды, отказалась от всех радостей жизни, подобно монахиням, что следовали лишь ежедневному колокольному звону. Оцепенение, сковавшее меня после смерти брата, вскоре сменилось глубокой скорбью. Я вспоминала, каким он был, когда мы вместе росли в Аревало, и в какой восторг приводила его окружавшая природа; вспоминала его увлекавшимся охотой мальчишкой, что обладал даром усмирять лошадей и собак; и наконец, мятежным принцем, которым теперь ему предстояло остаться навсегда.

Постепенно я смирялась со случившимся. Ко мне приходило понимание, что нужно как-то жить дальше, и для меня это был самый тяжелый вопрос. Но по мере того, как проходила боль, я каждую ночь лежала без сна, размышляла, что делать, и боролась с парализующим страхом при мысли, что Каррильо стремится с моей помощью завладеть властью, а Энрике собирает армию, чтобы низвергнуть новую королеву, пока Вильена и остальные гранды строят планы, как меня уничтожить.

Я достаточно много читала о нашей истории, чтобы понять: даже притом, что наследование по женской линии в Кастилии, в отличие от Арагона, не запрещалось, никто на самом деле не верил, что женщина способна править. Те немногие, кому это удалось, сталкивались с безжалостным сопротивлением, жертвуя всем ради сохранения хрупкой власти. В конечном счете никто из них не прожил счастливую жизнь; все заплатили дорогую цену за право называться королевой.

Не требовал ли Господь того же и от меня?

Вопрос этот жег меня, словно каленым железом. Если я откажусь от прав наследницы Энрике, соглашусь подтвердить клятву, принесенную Иоанне как принцессе, я повергну Кастилию в хаос, отдав ее на растерзание таким, как Вильена. Они посадят Иоанну на трон после смерти Энрике и выдадут ее замуж за какого-нибудь принца, которым смогут манипулировать, разграбляя королевство, словно собственную кладовую, пока не останется вообще ничего. Но если я решу сражаться, мне придется на всю жизнь заклеймить Иоанну позором незаконного происхождения. Мне придется противостоять тем же силам, которые сделали врагами моих братьев и которые уже слишком дорого обошлись Кастилии.

Ни одна из возможностей меня не радовала. Однако после месяца молитв и личных терзаний, после постоянных отказов сеньорам, что еженедельно приходили к дверям монастыря, требуя аудиенции со мной, я наконец поняла неизбежную истину.

То, чего мне хотелось, не имело никакого значения. Не сейчас, когда на карту поставлено столь многое.

Я посмотрела на настоятельницу, которая относилась ко мне с такой заботой, ни разу не пыталась давать советы, но при обращении называла меня принцессой, — титулом, предназначавшимся законной наследнице, — всегда подтверждая этим, как, по ее мнению, я должна поступать.

— Сегодня я с ними увижусь, — сказала я, и настоятельница, кивнув, отправилась готовить комнату, где мне предстояло встретить свою судьбу.