Василий Яновский - Поля Елисейские. Книга памяти

С.165. …канареечные полы халата… – Ознакомившись с журнальной версией воспоминаний, Адамович написал Яновскому: «Никакого “канареечного” халата у меня никогда не было, так что это Вы, а не я, в воспоминаниях своих собираетесь фантазировать» (Из письма Г.В. Адамовича В.С. Яновскому от 30 июля 1961 г. // Bakhmeteff Archive. Coll. Yanovsky. Box 1. Folder 1). Яновский, однако, в книжной версии оставил текст без изменений.

С.166. Адамович, как это ни казенно звучит, создал школу, или, вернее, антишколу… – Яновский, как и многие другие эмигрантские писатели младшего поколения, был убежден, что без Адамовича «не было бы парижской школы русской литературы. Я говорю “школы литературы”, хотя сам Георгий Викторович брал на себя ответственность (и то неохотно) только за “парижскую ноту” в поэзии. Это недоразумение. Его влияние, конечно, перерастало границы лирики. Новая проза, публицистика, философия, теология – все носило на себе следы благословенной “парижской ноты”» ( Яновский В. Ушел Адамович // Новое русское слово. 1972. 26 марта). Подробнее см.: Коростелев О.А. Парижская нота // Русская литература 1920–1930-х гг. Портреты поэтов: в 2 т. / Ред. – сост. А.Г. Гачева, С.Г. Семенова. М.: ИМЛИ РАН, 2008. Т. 2. С. 500–552.

С.167. Адамович ставил на карту виллы и драгоценности… – Адамович действительно почти до конца жизни много играл в казино и в клубах и чаще всего проигрывался, но слух о вилле, по словам Одоевцевой, все же был только слухом: «Из этого-то “рулеточного приключения”, как Адамович впоследствии окрестил нашу поездку в Монте-Карло, и вырос миф о проигранной вилле, разорившей, по одной версии, его мать, по другой – его тетку». Подробный рассказ о «рулеточном приключении», вызвавшем этот слух, см.: Одоевцева И. На берегах Сены. М.: Художественная литература, 1989. С. 128–151.

С. 172. …Розанов и Леонтьев оказали заметное влияние на нашего критика… – Юрий Иваск опубликовал целую статью, вписывая Адамовича в ряд русских критиков вслед за К. Леонтьевым, В. Розановым и И. Анненским: Иваск Ю. Четыре критика // Новое русское слово. 1953. 1 марта. № 14918. С. 3, 8.

Головина Алла Сергеевна (урожд. баронесса Штейгер, во втором браке Жиллес де Пеллиши; 1909–1987) – поэтесса, сестра А.С. Штейгера, из России увезена в 1920 г., училась в Пражском университете; выйдя замуж за скульптора А. Головина, в 1929-м уехала с ним в Париж, в начале Второй мировой войны переехала в Швейцарию; выйдя вторично замуж в 1952 г., уехала в Бельгию.

С. 173. …я однажды, подойдя к бриджевому столу, сообщил: «А я сегодня читал “Бесы ” Достоевского, малоталантливая книга». – Много лет спустя после войны Адамович писал Яновскому: «Помню, как, подойдя к столу, где я с Пирой Ставровым и еще кем-то играл в бридж, сказали: “Читал вчера Достоевского, «Бесы». Малоталантливая книга”. Это меня пронзило и потрясло на всю жизнь» (Из письма Г.В. Адамовича В.С. Яновскому от 30 июля 1961 г. // Bakhmeteff Archive. Coll. Yanovsky. Box 1. Folder 1).

С. 173. …содержание письма одной «молодой» писательницы к Бунину… – Имеется в виду Н. Берберова.

С. 176. …рассказ Адамовича, напечатанный в «Числах», посвящен аргентинцу… – Имеется в виду рассказ Адамовича «Рамон Ортис» (Числа. 1931. № 5. С. 32–43).

С. 178. …Владислав Фелицианович… не будь Адамовича, сидел бы в приличных «Последних новостях». – Это предположение Яновского не соответствует действительности. Ходасевич ушел из «Последних новостей» осенью 1926 г., после того как Милюков заявил, что тот «газете совершенно не нужен» ( Берберова Н. Курсив мой. Нью-Йорк, 1983. Т. 1. С. 258); Адамович же стал постоянным критиком милюковской газеты лишь через полтора года, весной 1928 г., после того как закрылся журнал «Звено», где он сотрудничал.

… бывший сотрудник «Нового времени» Солоневич… – Двадцатипятилетний И.Л. Солоневич после окончания Петроградского университета в 1916 г. успел недолгое время поработать обозревателем провинциальной печати в газете «Новое время».

…Андрей Белый в воспоминаниях сравнивает его с гусеницей. – См. пристрастный портрет Ходасевича, нарисованный Белым: «Жалкий, зеленый, больной, с личиком трупика, с выражением зеленоглазой змеи, мне казался порою юнцом, убежавшим из склепа, где он познакомился уже с червем; вздев пенсне, расчесавши пробориком черные волосы, серый пиджак затянувши на гордую грудку, года удивлял нас уменьем кусать и себя и других, в этом качестве напоминая скорлупчатого скорпионика» ( Белый Андрей. Между двух революций. М.: Художественная литература, 1990. С. 223).

С. 179. Ходасевич… Жил обособленно, гордо и обиженно, поддерживая связь, пожалуй, только с Цветаевой. – В эмиграции Ходасевич дружил с Вейдле, Набоковым и, судя по «камерфурьерскому дневнику», общался с литераторами, в том числе и с молодежью, ничуть не меньше других писателей старшего поколения; опекал литературное объединение «Перекресток». С Цветаевой у него завязались дружеские отношения лишь в середине тридцатых годов.

…не любили ни его, ни даже его стихов в целом. Близкие ему парижские поэты не всегда были самые интересные: Терапиано, Смоленский, Юрий Мандельштам. – О влиянии Ходасевича на молодых эмигрантских поэтов см.: Коростелев О. Георгий Адамович, Владислав Ходасевич и молодые поэты эмиграции (реплика к старому спору о влияниях) // Российский литературоведческий журнал. 1997. № 11. С. 282–292.

С.180. …«та француженка, которая перевязывает чьи-то раны»… – Ходасевич имел в виду фрагмент «Комментариев» Адамовича, посвященный мадам Гранье: «Было это в середине прошлого века. Жила в Лионе молодая и богатая женщина – мадам Гранье. Сохранился портрет ее: глубокие темные глаза, улыбка, легкая рука в браслетах, небрежно лежащая на спадающей с плеч шали… Почти красавица. Мадам Гранье считала себя счастливой: муж, двое маленьких детей, любовь, спокойствие, верность. Но муж заболел раком и умер, а за ним в течение одной недели умерли и дети. Первой мыслью было – покончить с собой. Но самоубийство отталкивает натуры сильные и чистые – и мадам Гранье решила жить. Не для себя, конечно: все “личное” было кончено, – а с тем, чтобы кому-нибудь быть полезной. Деньги свои она раздала – и стала ухаживать за больными. Но больные больным рознь: мадам Гранье искала безнадежных, одиноких, всеми забытых. Услышала она как-то про старуху, страдавшую раком лица – и пошла проведать ее. В подвале, на гнилой соломе лежал “живой труп”, издающий нестерпимое зловоние. Ни глаз, ни носа, ни зубов – сплошная кровоточивая рана. Мадам Гранье промыла старухе лицо, кое-как одела – и привезла ее в госпиталь. Врачи и сиделки отшатнулись и не пожелали иметь дело с больной: никогда они такого ужаса не видели… Мадам Гранье убеждала, просила, умоляла их, и наконец, чуть не плача, сказала: “Да что с вами? чего вы боитесь? посмотрите, как она улыбается”, и прижалась к старухе щекой к щеке – к гнойной багровой язве, а потом поцеловала ее в губы. <���…> Что такое литература, что такое искусство? Я прочел рассказ о мадам Гранье – и мне кажется: искусство должно быть похоже на то, что сделала она. Или, точнее: на то, чем была она. Не в сострадании дело, а в победе над материей, в освобождении. Скрипки Моцарта поют – об этом. И Павлова иногда – была об этом. “Бессмертья, может быть, залог” – иначе не скажешь» (Современные записки. 1935. № 58. С. 323–324). На многих молодых эмигрантских писателей этот фрагмент произвел большое впечатление, к примеру, В. Варшавский и два десятилетия спустя считал его «одним из самых важных текстов не только эмигрантской, но и всей русской литературы. <���…> Если бы не было в мире того, что вдохновляло сердца мадам Гранье и матери Марии, то не было бы и всего великого европейского искусства и, в частности, не было бы русской литературы» ( Варшавский В. Незамеченное поколение. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1956. С. 182).