Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.2

— Наподдавали ворам! — кричал Василий Иваныч. — Сто тыщ полегло под Выркой и Серебряными Прудами. Скоро от воров и ошметка не останется. Ныне воеводу Ивана Воротынского на Тулу пошлю. Сидят там изменники Гришка Шаховской да Андрюха Телятевский с самозванцем Петрушкой. Велю всех на аркане привести.

Войско Ивана Воротынского выступило на Тулу пятнадцатого марта, в разгар Великого поста. (Это была переломная пора: победи Воротынский — и мужичьей войне конец, проиграй — и осажденный в Калуге Болотников вновь обретет могучую силу: соединится с царевичем Петром и двинет объединенную рать на Москву.)

Царь Василий зачастил в храмы, неустанно молился, прося господа и чудотворца даровать победу христолюбивому воинству.

Но ни господь, ни чудотворцы не вняли горячим молитвам Шуйского: войско Воротынского было разбито. Илейка Муромец выступил из Тулы и обратил в бегство все московское войско… так что предводители его, Воротынский, Симеон Романович и Истома Пашков, бежали.

А на другой день в Москву пришло еще одно горестное известие: рать воевод Хилкова, Пушкина и Ододурова разгромлена под Дедиловым; многие ратные люди потонули в реке Шате, воевода Сергей Ододуров убит; остатки войска бежали в Каширу.

Пожалуй, ни один из прежних государей не позавидовал бы Василию Шуйскому: и царствует с гулькин нос, а бед и напастей на трех возах не увезешь.

— Постригусь, в дальний скит сойду, тяжкую схиму на себя наложу, — отчаявшись, устав от бренной жизни, молвил Василий Иваныч в Боярской думе. Оставил все дела и засобирался в обитель. Сородичи, свояки (а их — тьма-тьмущая!), набольшие торговые люди, что пуще всех Василия Иваныча на царство орали, всполошились:

— Не оставляй Москву сиротой, государь. Погибнет царство!

— Мочи моей нет, покину! Уж лучше схимником жить, чем такие муки терпеть. Сойду с царства! — стучал посохом Василий Иваныч.

А бояре посмеивались:

— Вновь хитрит Василий. У лисоньки-плутовки сорок три уловки. И шагу из Москвы не ступит.

Не ступил. Остался.

— Хомут надел, так тяни, — молвил брат Дмитрий.

— Никак так и помру в маяте, — тягостко вздыхал Василий Иваныч и шелковый платочек к глазам. — Скоро помру, не так уж и много мне до смертного одра.

Поплакался, постонал, поохал — и с удвоенной силой принялся за державные дела. Думные люди не вылезали из царских покоев. Думали, ломали головы как с ворами поуправиться. И надумали-таки!

— Надо Калугу, Тулу и другие воровские города корму лишить, — молвил царь. — Неча им хлеб и мясо жрать. Позову Касимовского царя опустошить все деревеньки и села, что под ворами. После ордынца и вонючего клопа не сыщешь. Уморить смердов! Холопов же, что от Воров побегут и явятся с повинной, не казнить. Давать им отпускные грамоты. Отменить указ, кой писан первым февралем девяносто седьмого года. (Добровольные холопы, прослужившие полгода, становились кабальными до конца жизни господина.) Из-за сего указа, почитай, и замятия началась. Пущай же ныне холопы волюшку хлебают… до поры, до времени. Пущай! Лишь бы Ивашку сим указом напрочь подсечь.

Служилых дворян новым Уложением приманим, дабы поместья крестьянами не оскудели. И сыск беглых до пятнадцати лет установим, и плату за «пожилое» с двух до трех рублей подымем. Не так-то просто будет крестьянину сойти. Дворяне будут довольны. Двух зайцев убьем. Пущай дворяне злей воров колотят. За каждого убитого воровского мужика — сто четей земли и десять, а то и пятнадцать рублей от казны. Прибавка весомая. Не оставлять в нужде и тех дворян, кои Ивашкой разорены. Давать им, женам и детям хлебного корму на пять недель по осьмине ржи да по осьмине овса да по три деньги на человека… Где казны набраться? Вновь собрать с городов таможные, кабацкие, ямские и прочие деньги. Монастыри и купцы пожалуют. Деньгами и хлебом они, слава богу, еще не оскудели. Жалеть им нечего, одной заботой надо жить. Не захотят державному войску помочь, так под вором окажутся. Тот ни полушки, ни зернышка не оставит. Помогут! А коль сыщутся такие монастыри, кои не захотят царству помочь, то нашим царским указом их принудим. В лихую годину не до уговоров. Ныне — кто кого. Либо петля надвое, либо шея прочь. Всем в одну дуду надо играть. Взять и нетчиков в шоры, неча им от службы отлынивать. Губным старостам всех нетчиков переписать и поместья их отобрать. Враз на службу побегут. И каждого, кто на Ивашку пойдет, деньгами пожаловать…

Деньги, деньги, деньги! Не перечесть сколь их надо на служилый люд. Монастыри, что побогаче, давали царю и по пять, и по десять тысяч; бедные же обители и по тысяче рублей не наскребли. Василий Иваныч прикинул — казны и на треть жалованья не хватит, вновь разбежится воинство. Прикинул, посоветовался с боярами и дьяками, и пошел на крайнюю меру — указал брать из храмов и монастырей драгоценную утварь, с тем, чтоб переплавить на серебряные монеты.

Отцы церкви возроптали: кощунство, святотатство, надругание над православной верой! (Келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын назовет действия царя «грабежом».) Но на попов и игуменов прикрикнул патриарх Гермоген, и отцы смирились.

Касимовский царь обрушился на Русь — благо сам Василий Шуйский позволил — во второй половине марта 1607 года, обрушился с тридцатитысячным войском — быстрым, свирепым, жаждущим добычи. Вначале набежали на села, что под Путивлем. Села большие, богатые хлебом, мясом и медом.

В Никольском ударили в било. Мужики выскочили с топорами и рогатинами, но бой был коротким, мужики полегли под кривыми саблями ордынцев.

Митяй Антипов на сечу с татарами не вышел: кой прок, ежели тьма басурман навалилась. Откуплюсь, думал он, не тронут, деньжонки получат — и со двора вон.

В избу ворвался мурза с пятью воинами. Желтолицые, узкоглазые, в вывернутых мехом наружу овчинах, с обнаженными саблями. Митяй подал мурзе каравай хлеба на белом рушнике. Мурза довольно зацокал языком и ступил к сундуку, рванул крышку. На пол полетели шубы и полушубки, кафтаны и армяки, летники и сарафаны… Миг — и все Митяево богатство, скопленное за долгие годы, очутилось в необъятной переметной суме. Один из ордынцев снял с киота образок Спасителя в серебряной ризе. Митяй насупился.

— Оставили бы иконку. Грешно! — потянул было образок к себе, и тотчас крученая жильная плеть, разодрав рубаху, больно ожгла плечо.

Мурза толкнул ногой дверь в горницу, вошел. Жена Митяя и две дочери стояли на коленях и напуганно молились на киот с Богородицей. Мурза заулыбался, скинул с себя малахай и овчину и подошел к одной из девушек. Взял за подбородок.

— Карош урус девка… Карош!

Грубо повалил девушку на пол, та закричала, забилась.