Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени?

— По столу вижу стряпню соседки. Муж не серчает?

— А чего ему серчать? Бабу его не трогаю, а соседу каждый месяц рубль даю. Мужик добрый, безобидный.

— Бабу не трогаешь? Да ты мужик — хоть куда. Неужели без бабьей утехи живешь?

Осушив очередной стаканчик, Силантий лукаво блеснул карими глазами.

— Есть одна вдовушка на Мясницкой. Как-то подвез ее. Дорогой разговорились, в дом свой пригласила, пирогами попотчевала. Ну а потом сам ведаешь. Баба еще в соку, да и я еще не старик. Сладили, дело не хитрое. Сам-то не женился? Кажись, самая пора.

— Твоя правда, Силантий, есть такая мыслишка, да только, прежде всего, дом хочу возвести, уж потом добрую хозяйку сыскивать. Пока же суть да дело, хотел к тебе на постой напроситься. Деньгой не обижу.

— Какой разговор, Иван Потапыч? Живи, сколь душе угодно. Будешь у меня избу оберегать, ни полушки не возьму. Я, ить, редко дома бываю. Теперь аж до Петербурга почту вожу. Маята! Дороги — хуже некуда. Почитай, две недели до столицы добираешься, да обратно с указами да казенными бумагами две. Неделю отдохнул — и вновь в тяжкий путь, зато прогонные в двойном размере. Но когда домой прибудешь и пластом на кровать ляпнешься — никаким деньгам не рад. Такое, Иван Потапыч, изнеможение, что в башке одна мысль — бросить ко всем чертям ямщичью службу. А пару дней отлежишься — и к вдовушке на усладу. Вот где истинное блаженство.

Силантий рассмеялся, да так заливисто и задорно, что вызвал у Ивана веселую улыбку. Славный мужик этот Силантий. Никак его сам Бог послал. И в самом деле, пригодился, как он подумал при первой встрече. И на постой без лишних разговоров впустил, и денег не запросил. Доброй души человек.

— Воистину, Силантий. Девок, по правде признаться, я немало знал, но пора и остепениться, детишек завести.

— Дело доброе… А скажи мне, Иван Потапыч, чем торговать на Москве будешь.

— Сулил купцу Григорию Куземкину его бывшим делом заняться. Он же с одним заводчиком взял на откуп продажу водки в Смоленске.

Силантий озабоченно головой покачал.

— Не знаю, как в Смоленске, но в Москве тебе, Иван Потапыч, нелегко придется. Еще при Анне Иоанновне местные купцы взяли на откуп продажу водки во всех питейных заведениях и подняли на нее цену чуть ли не вдвое.

— Так мужики дешевую водку из сел и деревень целовальникам привезут.

— Накось выкуси! Оные купцы не дураки, взяли и устроили между заставами вокруг всего города деревянную стену из надолб, чтобы в Москву вне застав водка из сел не провозилась.

— Хитро задумано.

— Хитро, но не для москвитян. Многие надолбы они растащили на дрова, другие надолбы, подгнив, рухнули, и получилось десятки лазеек, через кои проносили в Москву водку. Но купцы-компанейщики тоже не лыком шиты. Доход свой терять не захотели и обратились к государыне Елизавете Петровне, дабы та указала построить вокруг Москвы на месте надолб земляной ров и вал, и настолько большие, что через них невозможно было перенести водку, и чтобы вдоль вала постоянно ездила конная стража. Государыня, не будь плоха, заявила, что дозволение даст, укажет возвести ров и вал Камер-коллегии [167] По имени Камер-коллегии , тогдашнего министерства, ведавшего государственными доходами, которая строила эти ров и вал, последний был назван Камер-коллежским. Но так как он проходил на расстоянии 35 верст вокруг Москвы по разным местностям, то к общему названию вала в каждой местности прибавлялось еще и местное. Например Бутырский Камер-коллежский вал, Преображенский Камер-коллежский вал и т. д. Но таможенную функцию вал и заставы выполняли недолго. В 1754 году внутренние таможни были отменены по всей России, и на московских заставах обслуживавшие их отставные солдаты проверяли лишь «подорожные» — документы на право следования в тот или иной город или губернию; впрочем, до середины Х1Х века осматривали крестьян, не везут ли они водку. После проверки те же солдаты поднимали «шлагбаум» — поперек дороги положенное на столбах бревно — и пропускали экипаж или подводу. Кстати, А.С. Пушкин находил небезопасным проезжать под поднятым шлагбаумом. В «Дорожных жалобах», раздумывая над тем, откуда придет ему смерть, он шутливо записал: «Иль чума меня подцепит, иль мороз окостенит, иль шлагбаум в лоб мне влепит непроворный инвалид». , но за это купцы должны ежегодно вносить на нужды двора императрицы пятую часть доходов от винного откупа. Купцы почесали затылки, покумекали, прикинули, есть ли резон, и охотно согласились, ибо барыш все равно получался немалый. Водку-то, почитай, только курица не пьет.

— Однако ушлые у вас купцы. Сложно будет с ними сладить.

— Тогда займись, Иван Потапыч, коль капитал есть, другим делом. Пройдись по торговым рядам, приглядись к товарам и ценам. Может, за что-то и зацепишься.

— Пригляжусь, Силантий… Повалушу-то не зря, поди, пристроил?

— Я когда по тракту не ездил, пашней занимался, огородничал. Летом всё как на дрожжах росло. Но уж больно меж двор скитальцы надоели. Почитай, половину урожая уносили. И не углядишь, даже средь бела дня и огурец, и лук, и репу воровали. Вот и пришлось верховую повалушу срубить. Из нее далеко все видно. Воровство заметно убавилось, а когда на почтовом тракте служить заставили, пришлось огород бросить.

— Ужель земля пустует, Силантий?

— Чудишь, Потапыч. На Москве каждый клочок земли в большой цене. Нашел хозяйственного мужика со Сретенки. Владей, говорю, пока я по тракту разъезжаю. Пятую долю мне с огорода оставляет.

— Не мало?

— Да мне и того не приесть. Раньше-то торговал в Варварских рядах, кой-какой прибыток имел, а ныне мне не до торговли.

Потрапезовав, Силантий повел нежданного гостя в повалушу.

— Занимай, Иван Потапыч, а коль докука захватит, ко мне приходи ночевать. Живи с Богом, и дела свои улаживай.

Через пару дней Силантий укатил с казенными бумагами в Петербург, а когда уезжал, то сделал Ивану важное предложение:

— И в Китай-городе, и в Белом городе место под добрые хоромы подыскать нелегко. Да и суетно там. Если не погнушаешься моим двором, руби подле меня свой дом. Места на любые хоромы хватит. Тут у меня и сад, и ягодных кустарников вдоволь. Заводи хозяйку и пользуйся, всяких солений да варений она тебе сготовит, а я на чаи буду ходить, коль твой приказчик не вытурит.

Иван обнял ямщика за покатые литые плечи.

— Славный ты мужик, Силантий. Пожалуй, и впрямь соседями будем.

— Буду рад, Иван Потапыч…

На другой день Иван, все в том же немецком облачении, пошагал на Лубяной торг, что был на «Трубе». Он, конечно же, отменно знал Москву и во многом, благодаря рассказам бывшего камердинера Ипатыча, который научил его не только светским повадкам и высокому слогу, но и повествовал об истории древних наименований Первопрестольной.