Эдвард Радзинский - Наполеон

«Гарантируете ли вы, что в этой схватке не будут убиты члены моей семьи?»

«Если это произойдет, я убью себя на ваших глазах!» – воскликнул Шуазель.

«Мы готовы, готовы!» – говорили глаза королевы. Было видно, как она мучилась необходимостью молчать, когда говорит король.

«Рассудим здраво, – неторопливо продолжал король, – у вас мало лошадей и совсем немного людей. Если бы я был один, клянусь, я последовал бы вашему совету. Но со мной семья и дамы. Скоро час ночи, нас захватили в одиннадцать тридцать. Молодой Буайе должен уже полтора часа скакать к отцу. Так?»

«Так».

«Когда я вышел на улицу, – рассказывал потом Шуазель, – я понял, что мое предложение уже бесполезно. Город был запружен людьми, не было даже шанса пробиться. Шел второй час ночи, и тысяч пять крестьян с вилами и национальных гвардейцев с ружьями горланили песни и слонялись по улицам, как на празднике. Колокол бил не умолкая, будто отпевал несчастную Семью. Я вернулся в дом. Невозможно описать тревогу и надежду, с которой мы ждали рассвета. Дети спали на кровати мсье Coca, а король и королева сидели, вслушиваясь в звуки набата. Как они ждали топота лошадей!»

Часы пробили три, потом четыре… Солдаты генерала Буайе уже должны были войти в город. Но никого не было. Между тем наступал рассвет.

В ожидании солдат решено было укрепить комнаты. Шуазель велел Мустье закрыть все окна. Они понимали, что при появлении полка Буайе гвардейцы и крестьяне первым делом постараются захватить Семью и, угрожая их убийством, остановят наступающих.

«План был таков, – рассказывал мне Шуазель. – При первых звуках выстрелов мы выгоняем охрану из второй комнаты. Чтобы добраться до Семьи, надо было подняться наверх. Мы решили встать на лестнице один за другим: я, барон Гогела, граф де Дама, Мустье и Мальден. Им пришлось бы убить всех нас, что потребовало бы времени – достаточного, чтобы солдаты маркиза Буайе взяли дом».

Но часы уже пробили пять, а Буайе не было. И с последним ударом часов вошли незнакомые люди. Это были посланцы из Парижа. Они привезли декрет Национального собрания.

Оба были в помятой одежде – скакали всю ночь. Они заговорили, перебивая друг друга: «Сир! В Париже волнения… люди готовы перебить друг друга… Интересы государства… Вот декрет Национального собрания… Вам надлежит вернуться…»

Король прочел документ и сказал: «Во Франции больше нет короля».

Он положил декрет на кровать, где спали дети, но королева в ярости смахнула его на пол. И, поднявшись, сказала, обращаясь к посланцам: «Я не хочу, чтобы эта бумага оскверняла сон моих детей…»

Толпа в комнате грозно зароптала. Мустье торопливо поднял декрет и положил его на стол.

Король попросил переговорить с приехавшими. Он сказал им, что Семье нужно время, чтобы не торопясь собраться.

Ему обещали. Но кто-то на улице уже разъяснял толпе, что король ждет солдат, которые должны освободить его. И вскоре чернь угрожающе кричала за окном: «Толстяка в Париж! За ноги втащить его в карету! И шлюху тоже!»

Уже тысяч десять пришло в город.

«Я никогда не видел такой ярости», – прошептал Шуазелю пришедший с посланцами Сос.

И в восемь часов, окончательно поняв, что Буайе не придет, Его Величество, усталый и беспомощный, уступил толпе.

Под звуки непрекращающегося набата Шуазель предложил руку Ее Величеству, а граф де Дама – принцессе Елизавете.

Шуазель рассказал: «Садясь в карету, королева очень тихо спросила: «Выдумаете, мсье Ферзен в безопасности?» – «Не сомневаюсь в этом». И тогда она попросила: «Не бросайте, ради Бога…»Я ждал, что она скажет «нас». Но она сказала – «его»…

Маркиз с полком пришел только к девяти часам.

Оказалось, его сын с печальными известиями приехал почему-то лишь в пятом часу утра. Да и неповоротливый немецкий полк собирался слишком долго. Немцы не горели желанием рисковать жизнями ради французского короля.

У самого города полк Буайе встретили звуки набата, разрушенный мост и несколько тысяч национальных гвардейцев на том берегу. И известие о том, что Семья уже час с лишним находится на пути в Париж!

Полк спешился у реки, не смея форсировать брод. Маркиз плакал.

Его сын так и не смог объяснить, почему он добирался целых шесть с лишним часов. Впрочем, по слухам, он впоследствии поведал своей любовнице мадам де Стани то, что не посмел рассказать отцу. Его провел какой-то лейтенант, почти мальчишка. Он нагнал Буайе-сына и скакавшего с ним посланца Шуазеля виконта д\'Обрио и долго морочил обоим голову, будто Шуазель с гусарами уже освободил короля. Он даже уговорил их вернуться назад – помогать гусарам. И только доехав до города, они поняли, как их провели…»

Далее в папке находилось послание, также написанное почерком Бомарше:

«Моему давнему знакомцу маркизу де Саду я оставляю незакрытый секретер.

Дорогой мой простодушный маркиз! Я сказал правду: все Ваши рукописи сожжены. Советую именно так поступить и с другими Вашими творениями перед смертью. Чем больше Вы сожжете, тем меньше дров будет заготовлено в аду под Вашим котлом – пожалейте труд чертей.

Это о яде духовном. Что же касается другого яда, который Вы приготовили для меня, тут Ваша совесть может быть чиста. Мой Фигаро сообщил мне с самого начала: его подкупают, чтобы он отравил Бомарше. Все по очереди предлагали ему деньги: Вы (очень мало), граф и незнакомый Вам некто Фуше (очень много). Я велел Фигаро взять деньги у всех – на то он и Фигаро. И он взял деньги у всех вас, чтобы отравить меня… по моей же собственной просьбе! Я все видел, все испытал, а нынче меня мучает смертельная болезнь. Согласитесь, долго умирать, страдать – совсем не в стиле Бомарше. «Дальше – тишина» – вот что я выбираю. Я принял яд, подобно Сократу. Для такого легкомысленного человека – почетное повторение… Надеюсь, Вы согласитесь, что это эффектная концовка интриги, достойная истинного драматурга.

Итак, за окном уже утро. Финал пьесы сыгран.

Уходя, я прощаюсь с Вами и желаю приятного дня.

Закончив читать, маркиз в бешенстве взглянул на Фигаро.

Слуга Бомарше улыбался.

– Что это значит? И при чем здесь какой-то мсье Фуше?

Фигаро по-прежнему молчал и улыбался.

И тогда маркиз увидел странную приписку в самом конце страницы: «И с добрым утром, гражданин Фуше».