Анита Амирезвани - Равная солнцу

Я решил снова заглянуть в «Историю славного правления шаха Тахмасба» и выписать имена всех счетоводов казначейства, служивших шаху во времена моего отца, а также тех знатных людей, которые были самыми доверенными советниками шаха. Я не смел приблизиться к ним, картину предстояло собирать из тех крохотных обрывков сведений, какие смогу найти.

На следующий день я встал пораньше, но обнаружил, что Баламани уже исчез.

Когда я одевался, вбежал Масуд Али с письмом для меня. Рукав его халата сдвинулся — под ним были крупные багровые и уже пожелтевшие синяки.

— Что случилось?

Он пожал плечами и отвернулся. Не сразу, но он все же признался, что Ардалан, другой мальчик-посыльный, отлупил его за новую победу в нардах. Я сделал мысленную зарубку отчитать того и сказал Масуду Али, что пошлю его к наставнику на уроки борьбы.

— Но сейчас, — добавил я, — хочу рассказать тебе самую важную историю из всех, какие тебе доводилось слышать. Она длинная, поэтому я расскажу ее тебе по частям. В конце ты поймешь, как противостоять задирам вроде Ардалана.

Пальцы Масуда Али потянулись к синякам, словно унимая боль.

Я уселся на постель, хотя у меня была куча дел.

— Давным-давно жил правитель по имени Зоххак, чьему злу не было пределов. Фирдоуси рассказывал об этом так: все несчастья мира начались, когда он решил свергнуть отца, который был справедливым царем. Однажды при помощи дьявола ему…

Масуд Али впивал каждое слово, глаза его словно разучились мигать. Когда я добрался до того, как Зоххак убивает Пормайе, он гневно подскочил, словно пытаясь спасти ее. Я пообещал, что научу его защищать тех, кому нужна будет его помощь.

Было поздно, и я отослал Масуда Али к его обязанностям, а сам поспешил в хаммам. Там уже собралось множество других евнухов, чтоб омыться перед пятничной молитвой, и гул их голосов отдавался во всех углах зала. Баламани занял самую большую ванну, поливая свою лысую угольно-черную голову чашами теплой воды.

— О-о-о кеш-ш… — довольно приговаривал он, пока вода струилась по его широкому гладкому телу.

Поздоровавшись, я намылился, ополоснулся несколькими ведрами воды и опустился в ту же ванну, где он оттирал мозоль на большом пальце. Прежде чем я успел привыкнуть к горячей воде или рассказать ему, что узнал прошлым вечером, он спросил:

— Как твое здоровье?

— Хвала Господу, — ответил я. — А твое?

— По твоему благодушию вижу, что ты не слышал последних новостей.

Я пожал плечами, признавая поражение, и его глаза весело заморгали. В деле собирания известий Баламани по-прежнему был мастером, а я только подмастерьем. А пока было неизвестно, когда пустяк окажется ценным, он собирал их все. Если подобрать несколько осколков цветного изразца, объяснял он, когда я только попал во дворец, у тебя не будет ничего, но собери побольше, и ты можешь составить мозаику.

Баламани вылил на голову еще кувшин воды и отер лицо.

— Хоссейн-бег-остаджлу был схвачен вчера при попытке бежать из города. Узнав об этом, я решил сходить в дом одного из вельмож-остаджлу и порасспрашивать евнухов о нынешнем положении племени. Неподалеку от дворцовых ворот я заметил множество красивых шатров, порванных, втоптанных в землю и перепачканных. Под одним из них рылся человек, пытаясь собрать брошенные вещи. Он и сказал мне, что несколько дней назад шах послал остаджлу извещение — их стрелу. Она вонзилась в одну из дворцовых чинар, когда они туда ворвались, и ее присылка в лагерь остаджлу означала кару для них за вторжение на землю дворца и покушение на царское достоинство… В утро коронации остаджлу свернули свои шатры и послали письмо с ответом. «Признаем, что навлекли на себя немилость, — говорилось там. — Мы более не посмеем и вдохнуть, не моля о прощении. Мы просим вас объявить нам наше наказание, чтоб однажды мы снова могли наполнить наши легкие сладчайшим воздухом шахского милосердия».

— И каков был ответ шаха?

Баламани приподнял бровь:

— Он послал отряд всадников сорвать шатры, а мародеры убегали с серебряными блюдами, расшитыми подушками, шелковой одеждой и даже коврами.

— Какое унижение! Неужели остаджлу не позовут обратно?

Баламани, морщась, оттирал нежную кожу под мозолью.

— Посмотрим, — сказал он. — Им сегодня приказали явиться лично.

— В пятницу? — недоверчиво переспросил я. Покойный шах никогда не вершил дел в святой день.

Баламани закончил скрести.

— Собрание будет в Зале сорока колонн. Не посмотреть ли нам на это вместе?

— Конечно, — ответил я.

Когда мы пришли туда, зал был уже полон людей, сидевших скрестив ноги. Жара от разогретых тел стояла удушающая, едкий запах пота наполнял воздух.

Теперь я не мог не взглянуть на них по-новому. Если догадка Лулу верна и убийца моего отца жив, здесь ли он? Я рассматривал этих седобородых морщинистых мужчин и тех черноусых, с гладкими смуглыми лицами, в расцвете молодости. Вдруг я смотрю на него?

Возле переносного трона, означавшего место шаха, сидело большинство кызылбашских вождей, а также черкесы, включая Шамхала, дядю Пери, выглядевшего неожиданно румяным и здоровым. Мирза Шокролло сидел ближе всех к тому месту, где должен был появиться Исмаил. Вожди остаджлу, грузин и курдов униженно сбились в кучку за спиной тех, кто поддерживал Хайдара. Хоссейн-бег-остаджлу выглядел таким испуганным, словно это был последний день его жизни.

Мы с Баламани заняли подушки в конце зала. Салим-хан призвал собрание к тишине угрюмее, чем обычно. Шах вошел и сел перед росписью, изображавшей его деда верхом на скакуне, вонзающего копье во врага, противившегося его воцарению. Исмаил был одет в светло-синий халат и оливково-зеленые шальвары — цвета, почти полностью сходные с теми, на росписи, будто он шагнул в зал прямо из сцены битвы. Рот его изгибала гневная гримаса, мешки под глазами наводили на мысль, что он не спал всю ночь.

— Можешь изложить свое дело, — сказал он хану Садраль-дину.

— О великий свет времени, — заговорил тот, — мы, остаджлу, с ликованием отдавали свои жизни в сражениях вашего деда и отца, поддерживая их власть как могли. И вашу мы поддержим тоже. Но бывали перекрестки, где слуги ваши выбирали неверный путь. Виновны в том, что встали не за того человека, но умоляем понять, что исходило это единственно из желания сохранить трон Сафавидов. Молим о прощении и готовы принять любую кару, чтоб вернуть ваше благоволение.

— Вот как ты заговорил, — ответил шах, — но совсем другим голосом ты пел всего несколько недель назад. Хоссейн-бег, встань.

Хоссейн-бег поднялся и взглянул в лицо шаху. Я вспомнил, как свиреп он был, ведя людей на битву, но сейчас он словно уменьшался внутри собственного платья.