Аркадий Савеличев - Столыпин

И чего это губернатора потянуло на раздумья о каком-то керосине? Слишком яркое освещение улиц и окон здешних купеческих особняков. Да и вмерзших в лед пристаней. Там с колотушками ходили сторожа – товар дорогой, опасный. Да и хлебные суда, наверно, не все с осени успели вверх подняться. Кое у кого и ружья за спинами высвечивались. Губернатор, владыка этого хлебно-керосинового города, смотрел на все, как европеец смотрит на туземцев. Действительно, прав был укрывший свою жандармскую шинель овчиной Олег Вадимович: много лишнего люда по улицам болталось. Конечно, летали взад-вперед купеческие пары и тройки, у красных фонарей слышались вполне понятные женские взвизги, у кабаков обычные песнопенья… но попадались и такие рожи!.. Не приведи господи! Он поначалу не понял, зачем это кучеру два кнута – один потоньше кнутовищем, другой с хороший дрын. А потом дошло: кистень ведь с правой-то руки! Вот он город, которым придется править…

С кистенем?!

Кучер, не спрашивая, куда и зачем, трусил да трусил вдоль Волги. Центральные улицы остались позади, кончились и мещанские домишки. Вороной откормленный жеребец шел легко для разминки. Видимо, знал, когда вскачь, когда шагом. Загородные дачи уже начались, но дорога по малоснежью была так хорошо накатана, что и возвращаться не хотелось. Тем более цыгане бесплатно песнью услаждали. Их зимние шатры стояли на самом урезе одного из шиханов – скатись кто по пьяни, так сотню метров придется лететь до Волги. На каменистом выступе горели костры. Даже по зимнему времени в ярких отблесках шли пляски. И ребятишек еще не всех загнали вовнутрь шатров, носились под шлепками взрослых как оглашенные. Ах, костры, цыганские костры!..

Но что-то вроде слишком велики? Прямо зоревой разлив впереди!

Кучер и сам, не спрашивая, хотел уже было завернуть назад, но тут на дорогу выскочило сразу несколько огненно окрашенных бородачей. Столыпин заметил, как сунулась к толстому кнутовищу рука кучера, а следом и кобура майора Приходькина заскрипела.

– Прочь с дороги! – крикнул кучер.

Один из бородачей спокойно ухватил уздцы жеребца, и тот послушно остановился.

– Ай-яй, Костеря, – другой бородач подошел к саням. – Не узнаешь, что ли? Впервые господ к бабам везешь? Спрячь кистень. Сам знаешь, мы мирные цыгане, ночуем здесь с разрешения властей. Спасибо скажи, что советуем. Сегодня не езди туда, – указал на разгоравшийся во всю ширь кострище. – Лихие люди там. Не видишь, самого керосинщика жгут? Загубишь господ и сам в тюрьму сядешь. У нас с властями уговор, от нас верховой уже в полицию поскакал. Понимаешь, Костеря?

– Да чего тут понимать, все ясно…

– А коль ясно, так под ясное солнышко и заворачивай обратно…

Пока они переговаривались, а потом и цигарками обменивались, со стороны города прянули двое парных саней. С тем же криком:

– Прочь с дороги!

Лихо пронеслись, ничего не скажешь. По двум-то саням с десяток полицейских шапок торчало.

Майор Приходькин распахнул полость, изумив цыган вполне понятной им формой. Он вопросительно посмотрел на завернутого в шубу губернатора. Тот сказал:

– Следом! Посмотрим. В этом городе не помрешь со скуки.

При виде полицейской формы цыгане отошли от греха подальше. А кучер весело гикнул:

– Э-эх, попадет мне от Алексей Дмитрича на орехи!..

Но пустил вороного таким галопом, что полицейские сани нагнали еще при подъезде к пожарищу.

Горела даже не дача – чья-то очень богатая усадьба. Сзади слышались пожарные колокола. При всей ярости огонь не мог одолеть двухэтажную хоромину – да что там – дворец со множеством всяких служб. Суетилось немало людей, то ли прислуги, то ли самих грабителей. Бегали женщины в ночных рубашках, визжали дети, с верхнего этажа слышались выстрелы, а снизу крики:

Мать твою, жарко?

– Пуля – дура! На-ко выкуси!

– Закуси своими сучьими денежками!

– А мы пока подкеросиним… твоим-то керосинчиком!..

Верно, и под выстрелами тащили бутыли и ведра, плескали в огонь, сразу вздымая пламя. Но все ж кого-то задело:

– Сучья кровь… в брюхо…

Под эти крики у майора проснулся воинственный дух. Он подскочил с револьвером в руке к полицейским, спокойно покуривавшим у передних саней. Там был даже подполковник – на свету блеснули погоны.

– Почему стоите?! Почему не спасаете людей?..

– …блядей-то?

– Детей! Женщин, наконец, оттащите!..

Потаскух таскать?..

Появление незнакомого майора ничуть не загасило мирные папироски. Лишь смех:

– А этот еще откуда?

– От верблюда, видать!..

Майор Приходькин тыкал уже револьвером в грудь одному и другому. Ему тоже тыкали, с матерной руганью. При своем подполковнике в чужие сани не садись. Дело принимало плохой оборот. Столыпин выскочил из-под полости. Чтоб не посыпались и на него подобные оскорбления, сразу все расставил по местам:

– Я ваш новый губернатор. Если хоть один человек погибнет… вы, подполковник, завтра же пойдете под суд!

Долго, слишком долго длилось молчание. Этот народ, наверно, перевидал не одного губернатора, знали, с какой свитой следует, да и не в драных же санях. Но что-то в глазах выскочившего из саней барина было, видно, такое… Немая сцена окрасилась под цвет побелевшего лица подполковника, а потом и побелевшей, вскинутой к виску руки, – под изумленный, перепуганный шепот:

– Слушаюсь… да, слушаюсь… Что вы стоите, олухи?! – это уже своим. – За мной… со мной, говорю!

Еще яснее:

– Веревкин, собирай в свои сани баб… женщин то есть! Скрибайло… детишек к себе сажай… откуда в этом борделе еще и дети?..

Все с револьверами и шашками наголо унеслись в сторону огня и незатухавших выстрелов, а вслед и пожарные колымаги грянули, наводя еще большую панику.

– Что, барин, домой пора? – с чего-то повеселел кучер. – Плакали наши денежки… девочки то есть…

– Погоди. И объясни, что знаешь.

– Что объяснять, барин. Дело известное. Дворец одного из Гагариных. То ли пропился, то ли ему стал не нужен агромадный, старый дворчина – продал откупщику-керосинщику. Тот в одном крыле сам живет, в другом бордель самолучший содержит. Дело верное – денежки верные! Как не пограбить такого человека?

Рассудительные у Алексея Дмитриевича кучера!

Только не понравилось кучеру, что и в его сани набилось немало голозадых девиц. Он их уминал уже ногами. Губернатору с майором совсем закуток оставался.

Истинно российское вступление в должность!

Столыпин под визги девиц посмеивался: вступать так вступать… как по земле ступается… Можно в сапогах, а можно и босиком. Святые-то как по русской земле ходили?

На следующий день наивное инкогнито сгорело вместе с дворцом керосинщика. В Санкт-Петербург, на имя министра Плеве, полетела служебная телеграмма: «ГУБЕРНИЮ ПРИНЯЛ НАВОЖУ ПОРЯДОК СТОЛЫПИН».