Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1

Но сотник вдруг замедлил шаг: голову резанула иная думка:

«А почему седни? Уж не подвох ли?… От этого злодея всего можно ожидать. Уж не созвал ли к себе разбойную ватагу? Возьмет да и нагрянет на Стрелецкую избу».

Потылицын и вовсе остановился. А до Воеводского терема рукой подать, не повернуть ли вспять?

— Чего встал-то, Лукьян Фомич? — с улыбкой вопросил Викешка, поддергивая малиновые порты.

— Чего?… Да в животе что-то свербит. Никак после грибков крутит, — страдальчески скорчился сотник, а сам цепко, настороженно окинул взглядом воеводские хоромы.

— Ниче, пройдет, Лукьян Фомич. Плеснешь чарку — и полегчает.

— Полегчает ли… Воевода в тереме?

— В бане был. Да вот холоп со двора. Спросим.

Навстречу брел рыжий, ушастый детина в дерюжном зипуне. Глаза веселые.

— Погодь, милок, — остановил детину сотник. — Где ноне воевода?

— В мыльне парился. Да, поди, уж в покои пришел, — позевывая, ответил холоп и шагнул дальше.

Сотник поуспокоился: ежели воевода в бане, то ничего худого он не замышляет. Да и на подворье улежно: ни стрельцов, ни казаков, ни оружной челяди.

Сотник приосанился и неторопливой, грузной походкой направился к терему. Викешка проводил его до самых покоев, услужливо распахнул сводчатую дверь.

— Воевода ждет, Лукьян Фомич.

Сотник пригнул голову и шагнул за порог. В покоях ярко горели восковые свечи в медных шандалах. В красном углу, под киотом, развалился в дубовом резном кресле Федька Берсень; подле на лавке сидели Болотников и Шестак.

— Здравия те, воевода, — с легким поклоном произнес Потылицын. — Звал?

— Звал, сотник… Однако проворен ты.

— Радею, воевода. Дело-то у тебя нешутейное, — льстиво промолвил Потылицын.

— Нешутейное, сотник… Веселое дело.

Берсень говорил тихо и вкрадчиво, протягивая слова, глаза его смотрели на Потылицына в упор.

— Помогу, порадею, — вновь заугодничал сотник.

— Да уж будь другом, порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на службу, ни себя, ни людей не щадишь.

— Не щажу, воевода, — по-своему истолковал Федькины слова Потылицын, продолжая стоять у порога.

— Вот и я о том же… Пятунку Архипова, донца моего верного, пошто сказнил?

Потылицын так и обомлел. Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но откуда? Кто донес о Пятункиной казни?

— Какой Пятунка?… О чем речь твоя, воевода? — прикинулся простачком сотник.

— Не петляй! — резко поднялся из кресла Берсень. — Не петляй, дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!

Потылицын побагровел, понял, что угодил в Федькин капкан, но страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.

— Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!

Выхватил саблю. Обнажил саблю и Федька. Метнулись с лавки Болотников и Васюта.

— Не лезь! — закричал им Федька. — Сам расправлюсь!

Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на смертельную схватку, но она была недолгой. Сильный, сноровистый, привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.

— Это тебе за Пятунку, — гневно бросил Федька, вытирая о ковер окровавленную саблю. — Куда его, други?

— В присенок, — подсказал Болотников.

Крикнули Викешку, тот за ноги выволок тело Потылицына из покоев. Федька вложил саблю в ножны и глянул на Болотникова.

— Удалось, друже. А теперь, выходит, в набат?

— В набат, Федор! Посылай Викешку на звонницу.

Вскоре над крепостью поплыл частый, тревожный гул.

Весь город сбежался к воеводской избе.

Федька выехал к народу, снял шапку, поклонился на все стороны, промолвил:

— Беда, служилые! Известились мы, что на крепость движется орда. Поганые прут на засеку. Так мы их встретим! Те стрельцы, что со мной прибыли, айда в Поле. Седлайте лошадей и одвуконь за город! Остальным быть в крепости и готовиться к осаде. Побьем басурман, служилые!

— Побьем, воевода! — дружно откликнулись ратники.

Прихватив с собой Агату, казну и оружие Федька Берсень выступил со своими «стрельцами» в Дикое Поле.

— Вот и вновь на просторе, — обнял Федьку Болотников.

— Изворотлив ты, друже, — рассмеялся Берсень, крепко стискивая Ивана за плечи.

Донцы с песнями ехали по степному раздолью.

Известие о татарах и приезд государева посланника всколыхнули Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:

— Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?

— И в степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!

— А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?

— Выдюжим!

— А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.

— Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им — и хлеб, и зелье, а донской вольнице — дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!

— И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.

— То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.

— Не выйдет! Не хотим под ярмо!

— Не отнять нашу волю!

Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и сердито тряс бородой.

Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.

— Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков — и на Волгу. Будет у нас и хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? — спросил Берсень.

— Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными биться. Как круг порешил, так и будет, — ответил Болотников.

— Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор для послов, так нет, в свой курень упрятал.

С майдана послышался зычный возглас:

— Казаки! Струги с Воронежа!

Казаки шустро побежали к воротам.

— Что за струги? — спросил Болотников.

— Наши, раздорские, — пояснил Федька. — Послали пять стругов за хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось чего и добыли донцы.

Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались на невысоком обрывистом берегу.

— Два струга?… А где ж остальные, братцы? — воскликнул матерый казак Григорий Солома.

— Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, — вторил ему повольник с турецким пистолем за поясом.