Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1

Сотник поднялся с табурета и плюнул на спину Пятунки.

— Худосочен, служилый. У палача же рука тяжелая.

Давай-ка миром поладим. Рано тебе на тот свет. Поведай мне о донцах да атамане Федьке Берсене, и я тебя к вдовице отпущу.

— Стрелец я, — упрямо сжал губы Пятунка.

— А Федька кто?

— Такого не ведаю.

— Приступай, Адоня.

Палач взял с лавки кнут, дважды, будто разминаясь, рассек воздух, а затем широко отвел назад руку и с оттяжкой полоснул Пятунку по узкой худой спине.

Пятунка вскрикнул, зашелся от боли.

— То лишь запевочки, — хихикнул Адоня и стегнул Пятунку еще трижды, вырезая на спине кровавые, рваные полосы. Пятунка заскрежетал зубами.

«Щас проболтается. Много ли надо экому сверчку», — усмехнулся сотник и схватил Пятунку за волосы.

— Не люб кнут, стрельче? То-то же. Стоило страдать. Плюнь! Чать, жизнь-то дороже.

Голос Потылицына был елейно мягок.

— Адоня, подай-ка кувшин с вином. Опохмель донца, глядишь и полегчает.

Кат развязал Пятунке руки, налил из кувшина полную медную чару.

— Дуй, паря. Лукьян Фомич милостив.

Пятунка с великим трудом поднялся, глянул злыми глазами на палача и сотника, принял дрожащими руками чару, выпил.

— Ну, а теперь сказывай, милок.

— Стрелец я, Федьки не ведаю, — стоял на своем Пятунка.

Сотник озлился, выхватил у палача кнут и принялся хлестать непокорного донца.

— Не ве-е-даешь! Не ве-е-даешь!

Пятунка упал на холодный пол, а сотник все стегал и стегал, пока не услышал голос палача:

— Сдохнет, кой прок.

Потылицын опомнился, швырнул кнут. Кат прав: мертвый донец никому не нужен.

— Кропи казака, Адоня.

Палач зачерпнул из кадки ковш рассолу и начал плескать на кровавые раны. Пятунка закорчился.

— Лей, Адоня! Лей! — закричал сотник.

Но Пятунка лишь храпел и выплевывал изо рта кровь.

Отчаявшись что-нибудь выведать, сотник приказал палачу подвесить донца на дыбу. Но и на дыбе, с вывернутыми руками, ничего не сказал Пятунка.

— Жги его! Увечь! Ломай ребра! — наливаясь кровью, бешено заорал сотник.

В ход пошли хомуты и раскаленные клещи, тонкие стальные иглы и железные прутья.

Пятунка дергался на дыбе и хрипло выкрикивал:

— Стрелец я! Стрелец, душегубы!

А в потухающем сознании проносилось:

«Не выдам вольный Дон, не выдам Федьку. Атаман отомстит за мою погибель».

Слабея, выдавил:

— Собака ты, сотник. Зверь. Прихвостень боярский!

Потылицын толкнул палача к горну.

— Залей ему глотку!

Кат шагнул к жаратке, где плавился свинец в ковше. Опустив Пятунку на пол, Адоня вставил в его черный изжеванный рот небольшое железное кольцо, в затем вылил в горло дымящуюся, расплавленную жижу.

Пятунка, донской казак из Раздорной станицы, дернулся в последний раз и навеки застыл, унося с собой тайну.

Утром к городу прибыл торговый обоз. Купец, черный, косматый, сошел с подводы и, разминая затекшую спину, ступил к воротам.

— Пропущай, служилые!

Стрельцы и ухом не повели. Один из них молвил, позевывая:

— Больно прыткий… Рожа у тебя разбойная.

— Сам разбойник, — пообиделся купец. — Открывай ворота. Людишки мои чуть живы, да и кони приморились. Впущай!

Стрелец пьяно качнулся, хохотнул:

— Ишь, плутень. На торг поспешает, служилых объегоривать… Издалече ли притащился?

— Издалече. С самой матушки Рязани. Воевода Тимофей Егорыч меня ждет не дождется. Товаров ему везу.

Услышав имя воеводы, стрельцы засуетились и кинулись к воротам.

— Так бы и говорил. А подорожную имеешь?

— При мне, служилые.

Купец вытянул из-за пазухи грамоту, и стрельцы открыли тяжелые, окованные железом ворота. Старшой глянул в подорожную, но кудрявые строчки двоились и прыгали перед мутными глазами. Так и не осилил. Махнул рукой.

— Проезжай, торгуй с богом.

Пять подвод в сопровождении оружных людей с самопалами въехали в город. У стрелецкой избы пришлось остановиться: купца позвал к себе сотник Потылицын, которого уже известили о торговом обозе.

— Из Рязани пожаловал? Так-так… А что везешь? — пытливо вопросил сотник.

— Да всего помаленьку, — уклончиво ответил купец и замолчал, упершись тяжелыми руками о колени.

— И воеводу нашего ведаешь?

— Да как же не ведать, мил человек. В Рязани наши дворы обок, — с гординкой произнес купец.

— А чего в эку даль пустился? Нас купцы не шибко жалуют.

— Вестимо. Плохо до вас добираться, лиходейство кругом. Но прытко Тимофей Егорыч просил. Новому городу-де без товаров худо. Вот и потащился. Да и воеводу-старика охота потешить.

— Старика? — еще более сузив глаза, протянул сотник. — Околесицу несешь, купец. Нашему воеводе и сорока нет.

— Да ты что, служилый! Грешно над воеводой смеяться. У него сыны твоих лет.

— Моих лет? — Потылицын и вовсе оторопел. Голову его осенила страшная догадка, и от этого он разом взопрел, будто сунулся в жаркую баню.

— Моих лет, речешь?… А кой из себя, воевода?

Купец недоуменно глянул на сотника, пожал плечами.

— Волосом рыжеват, плешив, борода клином…

Купец не успел досказать, как Потылицын сорвался с лавки и пнул ногой дверь в пристенок.

— Степка! Кличь ко мне десяцких!

Ступил к купцу, жарко задышал в лицо.

— В самую пору явился, в самую пору! То-то, мекаю, воевода на ухарца схож. Никакой в нем знатности. Вот топерича он у меня где, самозванец!

Сотник стиснул тяжелый кулачище, а купец, ничего не понимая, захлопал на Потылицына глазами.

— Энто как же, батюшка?… Ведь то поклеп на Тимофея Егорыча. Вельми он родовит. Дед его у Ивана Грозного в стольниках ходил… Кой самозванец? Воевода при мне из Рязани выступил.

— Выступил да сгинул. Воровской атаман Федька Берсень ему башку смахнул и сам воеводой объявился. Уразумел?

Купец ошарашенно попятился от сотника, перекрестился в испуге.

— Экое злодейство… Четвертовать надлежит лиходея.

— В Москву повезем. Пущай сам государь Федьку четвертует, — злорадно молвил сотник.

Воровского атамана надумали схватить ночью. Днем же Федьку сотник брать не решался: с атаманом была большая ватага повольников-донцов.

— Федьку в железа закуем, а гулебщиков живота лишим. Они нонче все пьяные, управимся, — сказал «собин-ным людям» Потылицын.

— А с дружками Федькиными как? — вопросил один из десяцких.

— И дружков в железа. То Федькины есаулы. Ивашку и Ваську повезем вкупе с атаманом.

Потылицын ликовал: завтра он отправит закованных бунтовщиков в стольный град. И сам поедет. Царь щедро вознаградит. И не только деньгами, а, возможно, за радение и в дворяне пожалует. Может так случиться, что возвернется он в крепость самим воеводой.

А Берсень тем временем сидел в Воеводской избе. Распахнув бархатный кафтан, мрачно взирал на конопатого длинногривого подьячего, который монотонно доносил: