Марина Кравцова - Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

– Стойте! – вдруг пошептал Ошеров, замирая.

Но было уже поздно, послышались голоса. Неожиданно на них вылетела с трудом различимая во тьме пешая фигура. На нее наскочил Ведерников, поднимая саблю.

– Напоролись-таки! – воскликнул Сергей, с мучительными усилиями вглядываясь в сторону, откуда доносился шум. Милич предположил, что это отдельный от основных сил отряд.

– Подкрепление! – догадался Сергей. – Вперед, ребята, на прорыв!

Неожиданность и то, что противник не имел понятия, сколько их, было основным козырем гусар. Они молниеносно ворвались в гущу янычар, топча их и рубя, а турецкие пехотинцы шарахались от них, как от шайтана. Темнота теперь только помогала. Гусары умчались в сторону своего лагеря, но один из них, украинец Иван Нечитайло, выполнил главное, для чего и совершалась эта ночная прогулка – почти не глядя, заарканил одного из янычар и тащил его теперь за собою…

Только вновь оказавшись среди своих, перевели дух. Сережа с облегчением удостоверился, что никто из друзей даже не ранен. Нечитайло пытался поить пленного осмалина вином. Ошеров мягко отстранил его и сказал по-турецки: «Здравствуй!» На этом его познания языка почти кончались.

– Зоран! – позвал Сергей. – Допроси его.

Милич, превосходно знавший турецкий, встал перед сидящим янычаром, заложил руки за спину и задал вопрос. Пленник, красивый молодой турок, огрызнулся. Зоран, нахмурившись, что-то длинно и внушительно выговорил ему. Завязалась перебранка. Янычар, судя по всему, угрожал. Но в этих угрозах Милич, видимо, уловил что-то важное. Он поднажал, голос его зазвенел неподдельным гневом. Пленник ответствовал с большой неохотой. Наконец, Зоран кивнул, отошел от турка. Подозвав Сергея, принялся что-то тихо говорить ему на ухо. Сергей озабоченно хмурился. Ночь была уже на исходе…

В Фокшанах генерал-майоры Потемкин и Подгоричани пили кофе.

– Не понимаю я, Иван Григорьевич, – сокрушался Потемкин, – как возможно воевать такими силами и, тем паче, побеждать? Только милость Божия, русское чудо…

– Что делать, Григорий Александрович? По указу свыше народа не нарожаешь!

Потемкин поморщился.

– Пойдет второй рекрутский набор – такой визг по деревням встанет! Так хоть берегли бы солдатиков! Румянцев стонет: военная коллегия сладкие сны видит, обеспечение паршивое. Нет, не понимаю, о чем думают в Петербурге. Да еще, будто бараны, в старинушку уперлись, все как при Минихе. И что за наряд у солдат, а? Все эти косы, букли, пудра… Что за неметчина неизживаемая! Солдатское ли это дело – головы пудрить?

– Нас не спрашивают, Григорий Александрович, – улыбнулся Подгоричани.

– Да если бы меня спросили…

Разговор прервало появление запыхавшегося Ошерова.

– Господа генералы! За ночь турки получили подкрепление, теперь у них втрое больше, нежели у нас, пехоты, и в десять раз – кавалерии. Они наступают на Фокшаны.

Потемкин пожал плечами – что, мол, я говорил? Подгоричани нахмурился.

– Садись, Сергей, – пригласил он, – передохни.

Ошеров, мокрый от растаявшего снега, повалился на стул, вытирая пот с лица.

– Что будем делать? – спросил грек.

– Сражаться, – сказал Потемкин.

– Ясно, что не баклуши бить. Что предлагаешь?

Лицо Потемкина стало строгим и напряженным, он принялся по давней своей привычке грызть ногти.

– Командование беру на себя, – сказал он, наконец. – Думаю, нет смысла переходить Мильку и выходить неприятелю навстречу.

– Верно, – поддакнул Иван Григорьевич, – там равнина, там им легче будет с кавалерией.

– Соберем все силы, – Потемкин шагами мерил комнату и, сам не замечая, продолжал ожесточенно грызть ногти. – Допустим, они переправились. Румянцев говорит, лучшая оборона – наступление. Ударим! Пехоту – в три каре.

– Как в три каре? – не понял Подгоричани.

– Это то, о чем я сказывал тебе, Иван Григорьевич! Не пора ли по-новому воевать, сколько можно за дедовские предания держаться? Одно большое каре, скажешь? Нет, оно неповоротливо. Три! Большое и два малых. И еще: рогатки – к черту.

Ошеров, о котором они забыли, прислушивался с интересом.

– Как? – воскликнул Подгоричани. – Ты собираешься наступать. Но не правильнее ли будет держать оборону? А чем прикрываться, ежели бросим рогатки? Силы неравны, генерал!

Потемкин был сильно взволнован, он впервые взял на себя командование соединенными силами в будущем серьезном сражении.

– Вместо леса дедовских рогаток, генерал, не разумнее ли защищать себя артиллерией? – возразил он. – Слушай!

Он подсел к столу, взял лист бумаги, принялся набрасывать план, над которым с вниманием склонился Подгоричани.

– Большое каре с артиллерией – впереди, по обоим флангам – кавалерия. Построение – клином. На второй линии – два малых каре, меж ними – гусары. Ошеров, слышишь? Твой эскадрон в том числе.

– Допустим, – кивнул головой Подгоричани. – Турки поначалу всегда стремительны и злы – вот, они отвечают атакой на наше наступление, что дальше?

– Дальше артиллерия осыпает их огнем. Я буду командовать большим каре…

Он рисовал, объясняя, какие перестроения произведет по мере приближения противника. Сергей тоже внимательно прислушивался.

– Выходит, я с ребятами – в резерве? – воскликнул он.

– Да.

– Но…

– Не возражать, – спокойно прервал Потемкин и закончил свою мысль.

– Что же, Григорий Александрович, – тихо улыбнулся грек, – риск велик, а делать, кажется, нечего. Да и, опять же, не впервой.

– Хорошо, господа, – Потемкин поднялся, и по тону его Подгоричани и Ошеров поняли, что он хочет остаться один. Они распрощались ненадолго. Григорий Александрович затеплил свечу перед своим любимым походным образом Божьей Матери и опустился на колени…

Утром турки, перешедшие Мильку, открыли огонь из двух батарей. Потемкин, построив отряды, начал выдвижение в сторону могучей вражеской кавалерии, которая, прикрывая пехоту, вытянулась в линию. Враги атаковали.

Новички, поступившие в армию в перерыве между компаниями, ужасались, изумленные бешеным наскоком яростной силы, казалось, неустрашимой, жаждущей бездумно смести все на своем пути. Турки вопили и визжали, русские отвечали возгласами, вселяющими в них боевой дух, подбадривали новичков. Вражеская конница была встречена оглушительными залпами, в громе которых тонули призывы Аллаха. Турки понесли урон, но мощная конница их не дрогнула, ударила по левому флангу, прорвала линию русской кавалерии. Этого Потемкин не ожидал. Его каре встретило яростную атаку янычар, с тыла наседала конница.

Потемкин и сам бился, бился с остервенением, но душа его содрогалась при мысли, что от успеха его командования зависит теперь столько солдатских жизней. Он так и не привык к войне. Куда лучше мыслить за нарисованным планом или же сражаться, зная, что от тебя зависит только твоя собственная жизнь и ничья больше…