Марина Кравцова - Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

– Не понять тебе! Я помню, еще перед войной ты мне романс грустный пел, царице посвященный. Сколь безнадежной любовь твоя казалась! А теперь, небось, лишь веселые песни хочется петь?

Потемкин сознался: да.

– Ну, так сытый голодному не товарищ! Ты счастлив, я за тебя рад. А уйдешь ты – пить стану. Ты взгляни, сколько у меня бутылок припасено! Сопьюсь да помру где-нибудь под забором!

Тон, какими были произнесены эти слова, потряс Потемкина.

– Ты что?! – воскликнул он. – Ты кому сим образом мстить-то собрался?! Уж не Всевышнему ли?

– Может, и так, – криво усмехнулся Сергей и мотнул головой, встретившись с взглядом Потемкина.

– Не смотри на меня так! Не смей так смотреть! Да! И что? Эх, вольтерьянец, – горько усмехнулся Потемкин. – И что я скажу тебе в утешение? То, что матушка твоя и сестричка, мученицы невинные, у Господа на небесах? Но кто к небу не стремился, тот сего не поймет. Земной конец – всей жизни не конец.

– Ах, оставь, – вяло отмахнулся Ошеров. – Меня мужики пытали. Руки выкручивали. Левая недавно лишь болеть перестала. Что мне сейчас твои слова…

– Скажи, чем смогу помочь? Все сделаю…

– Господин генерал, не надо мне благодетельствовать! – вспыхнул Сергей.

Потемкин не обиделся. Вновь обнял, поцеловал в лоб. Сказал:

– Прощай. И все-таки – верь!

Уже в передней, когда Семка подобострастно набрасывал на него шубу, Потемкин понял, что надо делать. Был на свете лишь один человек, умеющий влиять на Ошерова – граф Алехан Орлов.

Тяжко было Потемкину писать Алексею Григорьевичу в Италию. Он чувствовал, что Алехан, несмотря на дружеские отношения, в душе его почему-то недолюбливал. А сейчас и подавно Алексей должен взъяриться на него – за брата. Но делать было нечего. Пересилив себя, Потемкин описал Орлову состояние их общего друга, горячо прося не оставить письмо без внимания.

Ответ пришел так скоро, как только было возможно. Алехан благодарил Потемкина и просил передать Сергею письмо. Григорий Александрович вновь отправился на Фонтанку.

Там мало что изменилось. Ошеров вновь валялся на диване, на котором так и засыпал, не раздеваясь, путая день с ночью. Но Григорий Александрович с облегчением заметил, что, кажется, желание «упиться до смерти» несколько поубавилось.

– Рад тебе, генерал, – спокойно сказал Сергей. – Вот о чем не попросил: если уж столь веруешь, закажи панихидку по матушке моей и сестричке. Кто его знает, как там, за гробом… Может, ты и прав… Но я не хочу.

– Сделаю. Тебе, друг мой, письмо. Из Пизы, от графа Алехана.

– От Орлова? – изумился Сергей. – Погоди. Ты не писал ли ему обо мне?

– Писал, – признался Потемкин.

– Эх, да разве я просил? Но… все ж рад. Давай письмо.

– Он и на словах просил передать, что зовет тебя к себе, в Италию. И денег выслал на дорогу. Поезжай, Сережа! Что тебе здесь, в четырех стенах, на кровати валяться да смерть призывать. А там, глядишь, и полегчает от перемены. Да и Орлов тебя как брата любит, совсем уж стосковаться не даст. К тому ж хоть на службе будешь. Алексей Григорьевич пишет: при нем штат огромный – и морских, и сухопутных…

– Только гусар не хватает! – усмехнулся Ошеров.

Потемкин тихо засмеялся.

– Так что ж? Алехан наш и сам адмирал от кавалерии!

Ошеров, не ответив ни слова, углубился в письмо. Лицо его вдруг смягчилось, печальная улыбка явилась на губах.

– Да! Граф Алехан… Кажется, век назад мы с ним и веселились вместе, и фехтовали, и на лошадях за городом наперегонки носились, и толковали о всякой всячине… Мальчишкой я был… Когда это было? И было ли?.. Я поеду в Италию, Гриша.

– И слава Богу! – даже перекрестился Потемкин. – Передавай от меня Алексею нижайший поклон. А впрочем… – он призадумался. – Нет, ничего не говори. Я лучше сам ему напишу…

Потемкина государыня пожаловала званием подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Выше – невозможно. Полковник – сама императрица. А в середине весны Григорий Александрович основательно поселился в Зимнем. Через несколько дней, в честь дня рождения Ее Императорского Величества – орден Святого Андрея Первозванного. Григорий и сам слегка растерялся от потока милостей. Чем заслужил?

– А заслужишь! – сказала Екатерина. – Вот назначу тебя вице-президентом Военной коллегии – легко тебе, друг мой, не покажется.

Уже не казалось! Радужно-восторженное настроение Григория Александровича быстро испарилось, когда он понял, что на него возложили… Кошмар, в который вверг Емелька Пугачев народ, коснулся и Потемкина – пылкое воображение помогло ему увидеть, как пожары и убийства, творимые пугачевцами, так и виселицы, на которых болтались безжалостно казнимые повстанцы там, где наступала императорская армия. Он вновь ничего не понимал. На войне, по крайней мере, было все честно, а здесь… какое безумство развязало эту дикую бойню, беспощадную битву русских против русских же? И вот теперь с фронтов, где и так солдат не хватает, приходится и эти скудные силы частично оттягивать, отзывать боевых генералов. Потемкин был склонен предполагать: не замешаны ли здесь иностранные агенты? Императрица, поручая возлюбленному руководить из Петербурга борьбой с пугачевским движением, робко просила:

– Поменее бы крови…

Поменее! Хорошо ей, женщине говорить!

А вскоре они поссорились.

– Необходимо часть румянцевских войск перетянуть вглубь страны для скорейшего разгрома бунтовщиков! – настаивала Екатерина.

– Матушка, перекрестись! – возмутился Потемкин. – Это в нынешнее-то время армию на Дунае ослаблять! Нет, государыня, я прошу, напротив, новые подкрепления послать графу Румянцеву. Победа над турками – дело первейшее, она нам руки для прочего развяжет. И впредь уж Румянцева указаниями из Петербурга не стеснять! Сей славнейший полководец получше нас с тобой разберется, что ему делать надлежит.

Рассердилась. Ушла. Потом вновь появилась.

– Друг мой, поразмыслив здраво, я нашла, что ты прав…

Потемкин, развалившийся в вальяжной позе в широком кресле, играл с полосатым котеночком, целиком уместившимся на его огромной ладони. Почесывая пушистую головку одним пальцем, обаятельно улыбнулся на речь Екатерины.

– Ты, государыня, еще не раз в сем убедишься…

Белые ночи Санкт-Петербурга… Что может быть нежнее зыбкого прозрачного света над притягательными берегами красавицы Невы, над каналами с искрящейся мелкой рябью водой, над улицами, прямыми как стрела?

Пустынна Нева. Но вот плеснула волна, другая… идет по реке шлюпка в тихом свете белой ночи. Заходит в Малую Невку. В храме Самсония Странноприимца, укрывшегося в отдаленной части Петербурга, золотой свет свечей уже рассеивает сумрак. Ждет, явно волнуясь, в пустынном храме отец Иоанн. Наконец! В дверях появляются – он и она. Великолепный богатырь ведет под руку маленькую подругу, лицо которой скрыто вуалью. Единственное око богатыря горит огнем, на волевом чеканном лице – плохо скрываемое волнение. Несколько мужчин и женщин входят в церковь вслед за парой…