Марина Кравцова - Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

…Григорий Орлов отказывался принимать действительность. Он отказывался понимать, что слабое от природы здоровье жены совсем расстроилось. Ее не вылечили от бесплодия, но обнаружили неизлечимую болезнь, не дающую никаких шансов на выздоровление. Но Григорий упрямо повторял:

– Вылечат тебя! – и тащил от одной европейской знаменитости к другой.

Для Кати стали настоящей пыткой бесконечные врачебные осмотры. Она-то знала, что ни к чему они не приведут. Знаменитость вновь обречено разведет руками, а Григорий упорно будет спорить…

Но она не противилась, предоставив мужу делать, что хочет, возить ее из города в город, от врача к врачу. Она понимала, что это дает Григорию некоторое успокоение, а ради его спокойствия Катя готова была терпеть что угодно.

Ее пугало душевное состояние мужа. Она-то сама давно смирилась, поняв, что умирает, давно тайком от Григория выплакала все слезы. И как ни жаль ей было юной своей жизни, своей любви, счастья, другое мучило княгиню Орлову больше всего – вопрос: «Что будет с ним, когда меня не станет?» Собрав все силы, Катя глубоко запрятала свое горе, казалась веселой, жизнерадостной по-прежнему, так что порой и сама ощущала себя лучше. Но все-таки не обманывалась, а муж, ради которого она и играла, глубоко уверил себя в ее скором выздоровлении.

Они остановились в одном из курортных городков Швейцарии. Был чудный солнечный день, супруги прогуливались в великолепном тенистом саду, и это были для обоих тихие, отрадные минуты, когда Катя вновь ощутила себя по-настоящему счастливой, когда осознание скорой смерти перестало тяготить, растворившись в сладком ощущении полноты жизни. Так хорошо, светло и уютно… так бесподобно пахнет цветами, заливаются птицы, а рядом идет человек, в котором – все, и без него ни солнце, ни цветы, ни сама жизнь не имеют ни красок, ни звука, ни тепла…

Держа мужа под руку, Катя важно выговаривала:

– Мне не нравится, Григорий Григорьевич, как здесь, на водах, на вас посматривают дамы. Стоит нам показаться в обществе, как все женщины забывают своих спутников, начиная созерцать русского князя. Вчера французская графиня весь вечер не сводила с тебя глаз!

– Но я-то чем провинился, душенька? – улыбался Григорий. – Я-то на них не гляжу, для меня иных женщин, кроме тебя, не существует во всем свете.

– Да верить ли?

Григорий, рассмеявшись, поднес было ее тонкие пальцы к губам, как вдруг Катина рука выскользнула из его ладони, и юная княгиня, страшно побледневшая, упала в траву без сознания.

Как карточный домик в одно мгновенье разрушилось хрупкое призрачное счастье. Жизнь вновь показывала Орлову свое суровое, жестокое лицо.

Князь дико вскрикнул, схватил Катю на руки, бросился к дому. Промчался, перескакивая через три ступени, по высокой мраморной лестнице, пролетел по залам, наконец ворвался в спальню, уложил все еще бесчувственную жену на кровать, а сам рухнул возле нее на колени. Он смотрел на Катю расширенными от ужаса глазами и не двигался. Казалось, сейчас он тоже свалится без чувств…

К счастью, Катя уже приходила в себя. Дрогнули губы Григория, он, не выдержав, разрыдался.

– Вот видишь, – бормотал он, покрывая поцелуями ее руки, – ты пришла в себя! Все ничего… Ты обязательно выздоровеешь!

Катенька, уже не притворяясь, строго смотрела на мужа, и в ее больших глазах он мог бы прочитать сейчас все тот же мучительный вопрос: «Что станется с тобой, когда я умру?»

С этого дня здоровье ее резко ухудшилось, Катя большую часть времени проводила в постели. И очень скоро почувствовала, что конец близок. Как ни старалась она мужаться, но эта открывшаяся ей близость смерти – чего-то неведомого, самого важного, что может быть в жизни, и самого страшного – поразила ее и ужаснула. Только постоянное присутствие рядом Григория не позволяло Кате запаниковать открыто. А он не отходил от нее! Она не видела, как он ел, пил, когда спал…

– Гришенька, – умоляла Катя, – ну, ради меня, не мучай себя, пойди, любимый, отдохни! Сам ведь разболеешься!

Он упрямо качал головой.

Однажды сон незаметно для Григория сморил его, князь задремал в кресле возле Катиной постели. Вдруг он страшно вздрогнул во сне и пробудился. Катя лежала тихо и неподвижно, казалось, спала. Ее прозрачная рука покоилась на колене у Григория. Он машинально сжал эту руку, и глаза его наполнились ужасом. Он схватил жену в объятья, прижимал к груди, тормошил ее, целовал…

Его сознание сопротивлялось страшной правде. Но это не отменяло правды: Катя была мертва. Григорий, не отрываясь, глядел, глядел в ее неестественно белое, милое, обожаемое им до безумия лицо. Вдруг резко вскочил – он понял! Вскочил и тут же со стоном рухнул на ковер – без сознания.

Вбежавшие перепуганные слуги долго не могли привести его в чувство. Но когда Григорий очнулся, люди ужаснулись еще сильнее. Случилось то, что предчувствовала Катенька: князь, не выдержав последнего, самого страшного жизненного удара, лишился рассудка…

В Петербург прибыл гроб с телом юной княгини. Орлов в столицу не приехал, его привезли – он ничего не сознавал. Написали в Москву Алексею Григорьевичу. Тот, пробежав послание глазами, переменился в лице.

– Господи, Гришка! – он тяжело разрыдался…

Вскоре Алексей Григорьевич приехал в столицу, чтобы забрать к себе больного брата. Перевез Григория в Москву, поместил в своем подмосковном Нескучном и принялся заботливо ухаживать за ним.

Тяжело было Алехану, сердце его чувствовало веще, что внезапное сумасшествие Григория – не к выздоровлению. Это было первым большим горем графа Алексея, которое усугублялось еще непонятной обидой, неизвестно на кого: Алексею Григорьевичу горько было, что его богатырь-братец, которым все так восхищались, оказался на деле столь хрупким и ломким.

Впервые Алексей Григорьевич почувствовал себя осиротевшим. Опротивела ему в конце концов одинокая жизнь, и вскоре граф Орлов посватался к приглянувшейся ему молоденькой, скромной и тихой девице из рода Лопухиных, которой сам тоже очень нравился, несмотря на то, что ему было уже под пятьдесят.

Свадьбу справили громкую, веселую. Сергей Ошеров, вызванный графом Алеханом из Петербурга, присутствовал на венчании.

Переливы негромкой, грустной музыки рождались под пальцами, уверенно и нежно касающимися клавиш. Государыня прислушивалась, склонив чуть набок голову, как пел клавесин. Григорий Александрович, сыграв что-то на память, начал импровизировать, и весь отдался чарующе сладкому музыкальному плену. Когда мелодия смолкла, Екатерина тихонечко подошла сзади к задумавшемуся Потемкину и, обняв его крепкие плечи, нежно дотронулась губами до великолепных кудрей. Григорий обернулся.