Ирина Измайлова - Собор

— Нет, — она тоже улыбнулась, — но я-то вижу. С богом!

— С богом, Лиз!

Она быстро перекрестила его вслед три раза.

Выйдя на лестницу, он прокричал в пролет:

— Алеша! В карету! Поедешь со мной!

Император ходил в нетерпении по кабинету, когда ему доложили о приезде придворного архитектора.

— Откуда, позвольте, вы ехали, что так запоздали? — резко спросил Николай, едва Монферран появился на пороге.

— Я выехал, не закончив завтрака, как только мне передали, что ваше величество желаете меня видеть, — ответил Огюст.

Лицо Николая было, как обычно, бесстрастно, но, хорошо зная его, Монферран сумел угадать в этом лице скрытые признаки возбуждения, раздражения и даже злости, что не предвещало ничего хорошего.

— Вы знаете, для чего я вас вызвал, мсье? — спросил царь, резко останавливаясь возле своего широкого письменного стола и перебирая на нем какие-то бумаги.

— Не знаю, государь, — сказал твердо Огюст.

— Лжете!

На бледном лице императора появился очень легкий румянец… Он с обычной своей быстротой развернулся и, сделав шаг, оказался лицом к лицу с архитектором, вернее, навис над его головой, ибо был на голову его выше.

— Не выношу лжи из осторожности! — голос Николая чуть не звенел. — Ваше письмо говорит само за себя, мсье! Я знаю, отчего вы его написали. Вероятно, вас волнуют результаты дознания моей Комиссии?

Слово «дознание», звучавшее почти по-полицейски, намеренно употребленное царем вместо «расследование», больно резануло Огюста. Но еще неприятнее показался ему острый взгляд холодных монарших глаз, устремленный на него сверху вниз. Архитектору стоило большого труда не утратить присутствия духа. Он молча, собранно смотрел на Николая, и тот, оценив наконец его спокойствие, усмехнулся.

— А вы владеете собой, Монферран, ничего не скажешь. Итак, как вы полагаете, отчего же все-таки возник пожар?

— Я не могу этого знать наверняка, — проговорил архитектор, тщательно подбирая каждое слово. — Однако, как я уже имел честь писать вам, государь, косвенной причиной могло послужить обилие дерева в новых интерьерах дворца… Если ваше величество помнит, я высказывал вам опасения по этому поводу, когда вы утверждали мои проекты перестройки. Вы же на это мне ответили, что требуется как можно более ускорить работы.

— Черт возьми! — круглые брови императора взлетели на лоб. — Как вы умеете нырять за чужую спину… даже и за мою. Но вы правы, мсье, загорелась именно ваша деревянная стена! Отчего она, тоже было выяснено. Как по-вашему, вы можете быть виноваты в том, что дворец сгорел?

Несколько мгновений Огюст молчал, не опуская глаз. Потом решился и тихо, по-прежнему очень твердо ответил:

— Да, ваше величество.

Николай был ошеломлен.

— Да?! А вы понимаете, чем вам грозит подобный ответ? Или надеетесь на мое всегдашнее расположение к вам? Но ведь и у меня есть долг, мсье, и я должен наказать тех, кто повинен в таком чудовищном происшествии!

Монферран ждал этих слов, он уже чувствовал охватывающую все существо, всю его душу бездну, но у него не было иного выхода.

— Ваше величество, — немного возвысив голос, сказал архитектор, — в том, что произошел пожар, я не могу быть виноват: лично мною все меры предосторожности при проведении реконструкции были приняты. В пожаре я не виноват! Однако, вина моя велика.

— И в чем же она? — спросил царь.

Огюст незаметно перевел дыхание, чтобы говорить громче. На миг у него шевельнулось сомнение, играть ли дальше в такую опасную игру, но он уже сделал первый шаг. Нерешительности Николай не простит, ибо сам никогда и ни в чем ее не проявляет и презирает ее в других.

— Государь! — сказал архитектор. — Я виню себя в том, что когда-то не посмел возразить вашему величеству и настоять на продлении срока работ, а значит, и на использовании более безопасного материала. Я должен был проявить твердость, ведь речь шла об одном из величайших творений мировой архитектуры. Но я, желая угодить вам, твердости не проявил, и это — одна из причин несчастья. Я не могу быть повинен в том, что дворец загорелся, но по моей вине в нем было чему гореть.

Николай усмехнулся, но усмешка его была недоброй и сухой.

— Хитер! — проговорил он, вновь поворачиваясь лицом к Монферрану. — По-вашему выходит, что прежде всех виноват я сам.

— Вы, нет, ваше величество, — живо возразил Огюст. — Вы же мало смыслите в нашем искусстве — с вас нечего и спрашивать.

— Даже если это и так, то поминать об этом достаточно дерзко! — вскричал Николай. — Не замечал прежде за вами, мсье Монферран… Или это вы со страху дерзите?

Усмешка, сопровождавшая эти слова, окончательно вывела Огюста из состояния душевного равновесия, в котором он из последних сил пытался себя удержать. Нервы, напряженные да предела, не выдержали.

— Государь, я не трус, и вы, по-моему, это знаете! — ответил архитектор более решительно, чем это было допустимо.

И тотчас в глазах императора сверкнула ярость.

— Да, что вы не трус, я знаю! И даже совсем не трус, чуть не до наглости, мсье! — Николай своими широкими шагами обошел вокруг архитектора так стремительно, что тот не успевал поворачиваться за ним, и опять встал напротив. — Поглядите-ка на него! Явился ко мне в парадном мундире, при всех орденах, будто я позвал его на торжественную аудиенцию! Чтоб все видели, сколь господин Монферран в себе уверен! Вот как велю сейчас сорвать с вас все ваши ордена, мсье, чтоб вам впредь не повадно было устраивать пожары в императорском дворце и винить в том своего императора!

Огюст побледнел и, ощущая, как на висках его медленно выступает пот, одновременно испытал страшный порыв бешенства. Положение, в котором он оказался, из опасного становилось унизительным, а переносить спокойно и то и другое он был уже не в состоянии. И осторожность вдруг изменила ему, он сорвался.

— Ваше величество! — ему казалось, что говорит за него кто-то другой, он перестал узнавать свой голос. — Ваше величество, на то ваша воля… Вы можете снять с меня ордена, все, кроме вот этого! — рука его легла на белый крест ордена Почетного легиона. — Ни вы, ни один из русских монархов не награждал меня этим орденом, и лишить меня этой награды вы не вправе!

Это было слишком. Огюст понимал, что, произнося последнюю фразу, делает шаг в бездну, но у него не хватило сил еще раз овладеть собою.

Николай потемнел.

— А вот за это вас уже просто и вздернуть мало! — проговорил он.

В устах кого-кого, а Николая такая фраза не могла прозвучать шуткой.

У Огюста на миг остановилось дыхание. Он понимал, что лучше молчать, но, сорвавшись, уже не мог удержаться и, охваченный гневом и страхом одновременно, кинулся в пропасть вниз головой. Уязвленное самолюбие подсказало ему безумные слова, которых он никогда в жизни не произнес бы, сохраняя хоть каплю рассудка: