Ирина Измайлова - Собор

И последний существенный вопрос, господа, касается купола. Да, я понимаю, что традиционное представление о сооружении купольных зданий несовместимо с предложенным мною решением. Опора барабана на четыре больших арки, а не на четыре пилона при прежних методах расчета прочности сооружения невозможна. Но нельзя же все делать, как сто лет назад, господа! Впрочем, отчего сто лет? В том же соборе святого Петра применен такой же способ опоры. Только там расчет сделан был условно, с учетом сопротивления «камня», как прежде и делали. Мы же с господином Бетанкуром рассчитали толщину подкупольных арок согласно таблицам Фонтена, между тем как Ронделе и другие современные строители в своих таблицах дают даже меньшую толщину [48] Почти дословно приводится часть выступления Монферрана. . В записке господина Модюи утверждается, что ни альбом, изданный мною три года назад, ни сделанная тогда же модель будущего собора ясного представления о принципе соединения барабана с арками не дают. Извольте, я готов на своих чертежах объяснить этот принцип.

Пока Монферран говорил, в зале было тихо, однако, когда он замолчал, опять послышались голоса со всех сторон, возник шум, и председателю опять стоило труда призвать всех к порядку.

Началось обсуждение. К удивлению Огюста, по первому из поставленных вопросов почти все участники Комитета оказались с ним согласны и обвинения записки признали неосновательными. Касательно же второго и третьего вопросов возникли споры, и здесь сторону архитектора приняли только два инженера — генерал Базен и полковник Дестрем, а вместе с ними все тот же Росси, начавший горячиться и злиться, приведший еще множество примеров из истории архитектуры и упрекнувший своих коллег-архитекторов в старомодности, чем, разумеется, их и разозлил. Оленин поставил перед Комитетом вопрос и об упомянутой в записке неподготовленности архитектора, об отсутствии у него настоящего образования, однако же собравшиеся нашли в этом заявлении одни только общие рассуждения, лишенные доказательств, и рассматривать этот вопрос не стали. Росси возмутился по поводу такого обвинения и назвал его прямым, незаслуженным оскорблением.

— Не потому ли вы, господин Росси, так горячитесь, что и сами не получили должного образования? — вдруг подал голос Модюи, до сих пор слушавший всех молча, но, вероятно, взбешенный словами Карла Ивановича.

Тут же он понял, что допустил непростительный промах. Росси побагровел, многие академики возмущенно зашумели, и Оленин, поднявшись с председательского места, крикнул, пожалуй, слишком громко:

— Не говорите лишнего, господин Модюи! Кто вам позволил оскорблять членов Комиссии?!

Модюи, явно досадуя на себя, извинился и после этого, к великой радости Монферрана, вскоре исчез из зала.

Обсуждение продолжалось долго. Страсти накалялись. Оленину становилось все труднее поддерживать порядок.

Постепенно начало складываться общее мнение, и Огюсту стало ясно, что оно будет для него благоприятно. Комитет утвердился в решении продолжить обследование фундаментов и запросить у Комиссии построения собора дополнительные чертежи купола и барабана. Оленин высказал предложение в докладе, который Комитет Академии обязан был представить императору, настоятельно потребовать прекращения работ на строительстве «до разрешения спорных вопросов и устранения недостатков проекта…»

После того как президент закончил свою речь, вновь очень пространную, опять поднялся неугомонный Росси и проговорил еще решительнее, чем раньше:

— Со своей стороны я вместе с господами Базеном и Дестремом не соглашаюсь с мнением Комитета, к докладу присоединяться не хочу и намереваюсь подать записку с особым мнением.

— В чем же оно заключается? — с места, не скрывая иронии, спросил академик Стасов.

— В том, сударь, что мы считаем строительство по проекту господина Монферрана возможным при условии прочности старых и новых пилонов и надежности фундамента. Лично у меня ни в том, ни в другом сомнений нет. Если в проекте и имеются недостатки, то укажите мне, господа, проекты, в которых бы таковых вообще не было. В процессе строительства они, как правило, устраняются, если же и нет, то здания от них не падают. Проект, о котором мы говорим, смел и грандиозен, в России подобных еще не бывало, и с нашей стороны было бы неразумно, а то и преступно не дать такому проекту осуществиться.

Зал снова зашумел. Огюст смотрел на Росси, окаменев от удивления, сгорая от стыда и боясь, что дрожание губ и краска на щеках выдадут его. И это говорит человек, на которого он так незаслуженно обиделся, когда тот давал ему разумные советы…

Монферран вышел наконец из зала заседаний. От перенесенного смятения и досады, от сознания унижения у него заболела голова. Ему хотелось поскорее выйти на ветреную набережную Невы.

Нева в этот день была неспокойна. По ней, как по морю, гуляли волны с густыми лохмами пены, она вздыбилась мощной серой, отливающей серебром спиною. Низко над нею ветер гнал толстые дождевые тучи.

Огюст остановился возле парапета, всматриваясь в противоположный берег, левее различая на нем знакомую фигуру всадника на взвившемся коне. Ему опять вспомнилось далекое видение, призрак собора, который он увидел десять лет назад в Италии, когда лежал раненный на берегу незнакомой речки и готовился умереть… Тот ли это был собор, что ему удалось создать в чертежах? Суждено ли ему построить великолепный памятник, возвести это чудо на суровом берегу Невы, позади памятника великому Петру? Стоит ли ради этого терпеть унижения, испытывать сомнения, надежды честолюбия? А не бросить ли все? Не уехать ли, как советовал ему мсье Ферронэ, назад, во Францию, к скромному, но спокойному существованию?.. Ибо здесь, в Петербурге, ему уже не будет покоя… А впрочем, его, верно, не будет уже нигде, раз он взялся за это — строить…

Он вновь посмотрел на Неву, невольно испытав дрожь от самой близости этой торжествующе могучей реки, от повелительной силы ее неукротимого течения. И вдруг он почти с испугом подумал:

«Нет, я не смогу! Я люблю эту реку… Я люблю этот город… Я не смогу бросить его и убежать, не подарив ему собора; ему, любимому городу, который подарил мне такую веру в себя.»

— Господин Монферран! Август Августович! — послышалось за его спиной.

Запыхавшись, поправляя на буйных своих кудрях сбившийся набок цилиндр, к нему подбежал Росси.

— Август Августович, — проговорил он, не дав Огюсту и рта раскрыть и с бесцеремонной порывистой искренностью хватая его за локоть, — я прошу вас простить меня! Я был перед вами неправ, очень неправ.

— Вы? — только и сумел выговорить Монферран.