Ирина Измайлова - Собор

Весь этот вечер моросил омерзительный липкий дождь пополам со снегом, и домой Огюст вернулся в промокших башмаках, а от его зонта, поставленного в коридоре, сразу потек темный ручеек.

Алексей ахнул и кинулся стаскивать с хозяина влажное пальто, башмаки и мокрый шарф.

— Вот ведь воспаление получите! — твердил он испуганно. — Ну быстро, быстро ступайте переоденьтесь, а я сейчас камин затоплю пожарче и согрею вам чаю.

Не так давно Алексей стал выполнять в доме обязанности не только лакея, но и кухарки, и горничной, ибо служившая здесь раньше девица по имени Стешка вдруг потребовала прибавки к жалованию, и Элиза, видя, что с деньгами стало совсем туго, рассчитала ее, не решившись взять у Огюста лишних денег…

— Давай побыстрее чаю, — проговорил Огюст, ежась от озноба и заглядывая в пустую гостиную. — Хозяйка еще не приехала?

— Нет, Август Августович. Да она сегодня ведь поздно будет.

Последние две недели, как нарочно, Элиза вечерами исчезала из дома. Она, по ее словам, свела знакомство с какой-то дамой, женой полковника, которую обучала французскому языку, за что та давала ей уроки игры на фортепиано.

— Конечно, ей дома сидеть скучно, — охватившее его раздражение Монферран готов был излить сейчас на кого угодно. — Конечно, я в дурном настроении прихожу, на обед у нас готовится только самое скромное… а там, наверное, угостят лучше, у светской-то дамы, хм! А ты, Алеша, еще не устал мне служить? Может, тоже сбежишь к другому хозяину? А?

— От вашего собачьего характера я бы сбежал, пожалуй, — спокойно ответил Алексей, возившийся в это время с растопкой камина, — да боюсь, вы с другим слугой совсем не поладите… Ну что вот встали? Носки-то мокрые… И платье все. Идите переодеваться!

Переодевшись, Огюст прошел в кабинет, раскрыл среднюю часть секретера, не торопясь вытащил оттуда все свои чертежи и расчеты, разложил их на столе и тщательно отобрал все, что относилось к собору. Затем, не без труда подняв все отложенное (а получилась пачка очень солидная), он толкнул плечом дверь и вышел в гостиную.

Камин пылал ярким огнем, тени и блики света, как маленькие ведьмы, бесновались на стенах пустой комнаты. Алексея в гостиной не было.

«Ну вот и все!» — со злобным удовлетворением подумал Монферран и подошел к камину вплотную.

Адский жар полыхнул ему в лицо. Он ощутил дрожь в руках и, стиснув зубы, прижмурив глаза, поднял пачку бумаг и занес ее для броска… Тут внезапно перед ним замелькали какие-то пестрые пятна, он перестал видеть, в ушах возник пронзительный гул, и он, выронив бумаги на ковер, упал без памяти, едва не задев головой каминную решетку.

Потом, когда он очнулся, откуда-то из глубины его сознания вдруг прозвучал тот самый голос, который когда-то он услышал, умирая в далекой итальянской долине. И теперь в этом голосе звучал гнев:

— Ах ты, жалкий трусишка! Заносчивый гордец, обидчивый себялюбец! Как ты смеешь посягать на то, что уже не принадлежит тебе?! Ты не прошел еще и четверти пути, не изведал настоящей борьбы, и первое же поражение раздавило тебя, как букашку! Но тебе слишком много дано, чтобы ты имел право так скоро признать себя побежденным.

— Кому сколько дано — знает только Бог! — прошептал Монферран.

— Да, так и не гневи его! Вставай, трусишка, собери чертежи, приведи себя в порядок и отдохни от мыслей, не то все: и силы, и воля — уйдет в нервы, станешь психопатом, а не строителем. А все еще только начинается!.

Огюст медленно привстал с ковра.

— Я схожу с ума! — прошептал он и поспешно, поднявшись на колени, стал собирать бумаги.

Вошел Алексей с чашкой чая.

— Август Августович, вы что же на полу делаете? — испугался он.

— А то ты не видишь? — не поворачивая к нему головы, отозвался Монферран. — Видишь, чертежи развалились. Поставь чай на стол да снеси-ка это все в кабинет.

Допивая чай, он посмотрел на часы. За весь вечер они почему-то ни разу не попались ему на глаза, хотя стояли как раз на проклятом камине… Золоченые стрелки показывали половину десятого.

«Какого черта Бетанкур приказал завтра принести ему исправленные чертежи?! — зло подумал Огюст. — Ведь говорили мы с ним почти перед окончанием службы… Разве что всю ночь с ними возиться, да и то не успеть. Стоп! Но сегодня суббота… Завтра — неприсутственный день. Что он, с ума сошел, что ли? Забыл о времени так же, как и я… Говорят, и у него большие неприятности… Говорят, он теряет расположение государя.» Подумав это, он не испытал ни злорадства, ни, напротив, сострадания к человеку, который прежде столько помогал ему. Просто промелькнула такая мысль.

— Алеша! — крикнул архитектор, поленившись протянуть руку к колокольчику.

Алексей, как всегда, вошел тотчас же.

— Посиди здесь, Алеша, — сказал Огюст. — Тошно одному. Моей милой супруге мое общество, кажется, окончательно надоело. Она опять проторчит у полковничьей жены до девяти и явится домой в половине десятого, с блеском в глазах, с румянцем и слегка запыхавшись, будто торопилась… Еще бы! Терпи тут мои огорчения. А там весело!

— Будет вам! — вдруг с упреком произнес Алексей и посмотрел на архитектора взглядом, от которого тот вспыхнул.

— Что значит «будет»? — резко спросил Огюст.

— Будет ее винить! — голос слуги задрожал. — Как вы можете? Элизу Эмильевну!.. И еще супругой ее называете! Разве она вам жена?

Огюст вздрогнул, едва не выронив чашку. Румянец на его щеках стал еще ярче.

— Та-ак! Она тебе рассказала?! Да?

Алеша резко шагнул к столу и проговорил непривычной скороговоркой, глядя прямо в глаза хозяину:

— Ничего она мне не рассказывала! И никому… Разве она о вас где-то когда-то скажет хоть одно слово плохое? Что вы! Да только я не дурак последний! А за столько-то лет догадался бы и дурак. Фамилия у нее не ваша, ваших гостей она сторонится, как зачумленная прячется от них. Письма из Парижа приходят только на ваше имя, будто ее и нет. Я давно понял, что вы не венчаны.

— Не твое дело! — в ярости закричал Монферран, вскакивая.

— Само собой, не мое, — Алексей странно покривился, будто ему больно было говорить. — И вам, барину, ясное дело, на простой жениться стыдно. Мало ли кто из светских что скажет! Как же — циркачка! Спаси Бог от лишнего шуму, когда и так шумят…

— Ах ты, скотина проклятая! — вскрикнул Огюст и замахнулся с такой силой, что чуть не вывернул себе плечо.

Алексей стремительно выпрямился, впервые в жизни Монферран увидел в глазах его чудесный гневный огонь.

— Ударьте меня, ударьте! — воскликнул слуга. — Что-то давно меня не бил никто!

Рука Огюста опустилась и повисла, будто тряпочная. Он отвернулся, тяжело дыша, потом опять упал на стул, низко опустив голову. Его губы дрожали, как ни старался он унять их дрожь.