Михаил Колосов - Новые крылья

Мне нравятся акростихи, но иногда они похожи у меня на Танино детское вышивание — спереди красивый цветок, а сзади нитки кое-как напутаны. Но все равно мне нравится их писать, больше, чем просто стихи, они похожи на рукоделие — придумать рисунок и петли заделать, вот только аккуратно заделывать петли иногда не хватает сноровки.

Были с Мишей на колокольне у П. Там, как всегда, большое собрание. В наше время революций, обществ и кружков только выйди из дома, да что там, и из дома не нужно выходить, чтобы примкнуть к каким-нибудь истам. И что примечательно, слишком уж многие примыкать не хотят, а желают непременно создать свое общество и чтобы уж к ним присоединялись. Вот и на Колокольне теперь тоже задумывается очередное литературное общество. И Миша принимает живейшее участие, он один из основателей. Я не одобряю этого. Впрочем, прошу прощения, кто я такой, чтобы не одобрять его, но мне неприятна эта суета и несимпатична. Я понимаю, все его ровесники уже литературные патриархи и каждый провозгласил свое направление в поэзии, чуть ли не свою школу. Он тоже должен что-нибудь такое объявить. Он тоже думает, ищет формы и лелеет свою идею. Только при чем тут Петров? Зачем обязательно с ним связываться? Разве они единомышленники? Миша ни на кого не похож. Он единственный, уникальное явление. Может ему бы даже больше пошло оставаться в стороне. Зачем ему сбиваться в кучу с людьми не понимающими, не чувствующими его? Но я молчу, не мешаю. Отчасти потому, что вмешиваться бесполезно, отчасти, потому, что понимаю, эта суета с обществом создает ощущение полноты жизни, бодрит и молодит его. Он так увлекся составлением устава. И раздражается, видя, что я почти безучастен к их новой затее.

У Петрова один человек, я, к сожалению, не запомнил его фамилии, что-то на Т, кажется, очень весело рассказывал библейские истории, при этом поясняя всё живо и довольно остроумно. Среди них была одна, которой я почему-то не помнил, и даже не поверил, что в самом деле так всё написано, думал он присочиняет, но, придя домой, специально нашел это место и убедился. Действительно, всё как говорил этот Т. А рассказывал он про любовь Давида и сына царя Саула Ионафана. Странно, что я совсем не помнил этой истории. Должны же мы были учить в гимназии. И как учитель Закона Божия объяснял, не помню, должен же был он что-то говорить об этом. Неужели пропустил?

душа Ионафана прилепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу.

Ведь прав, действительно, Т., что еще могло быть между ними, как ни тот самый союз, который связует, к примеру, меня и Демианова.

Ионафан же заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу.

И то, что было меж ними, даже самое сокровенное фактически описано. Куда уж яснее.

И снял Ионафан верхнюю одежду свою, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой, и лук свой, и пояс свой .

Т. прав был, когда говорил: «Он разделся, и ясно, для чего он разделся. Зачем бы еще?» И главное, что все вокруг об этом союзе, видимо, знали. Саул вот знал, и не одобрял очень.

Тогда сильно разгневался Саул на Ионафана и сказал ему: сын негодный и непокорный! разве я не знаю, что ты подружился с сыном Иессеевым на срам себе и на срам матери твоей ?

Что это может быть за дружба такая на срам матери? Иначе трактовать нельзя. Это очевидно. Но вот что я нашел уже сам и о чем Т. не упоминал:

И сказал Ионафан Давиду: иди с миром; а в чем клялись мы оба именем Господа, говоря: «Господь да будет между мною и между тобою и между семенем моим и семенем твоим», то да будет на веки.

На меня это произвело сильнейшее впечатление. Я придумал и решил, мы сделаем то же.

В последнее время Мишу слишком часто и слишком бесцеремонно ругают в газетах и журналах, и кое-кто из его прежних товарищей к хулителям примкнул. Он очень переживает. Каждая шпилька ему больно в сердце вонзается. Так что, я до известной степени начинаю радоваться, что он занялся этим новым обществом, пусть отвлечется. Невозможно жить, видя, что кругом тебя враги, естественна потребность окружить себя друзьями. Я уж даже и не против П.

Навещали на даче всех своих. Выехали рано, по дороге немного ссорились. Миша упрекал, что из-за меня он почти никого не видит и не ходит никуда. Я возмущался такими упреками, разве я мешаю? Он же сам хвалил домашнюю жизнь тихую и уютную. Но приехали уже, разрешив все недоразумения, и помирившись. Явились как раз к завтраку. Там и Таня моя сидела. Сережа ее изводил всем на забаву. Оказывается, она снова увлеклась своими медицинскими книжками и теперь зубрит анатомию.

— Как же нельзя говорить мозги?

— Мозг один.

— Ты же сама сказала, и продолговатый мозг есть и средний и еще какие-то, стало быть, мозги.

— То, о чем ты говоришь, не понимая, это отделы головного мозга, он один.

— Почему тогда не называется продолговатый отдел? А именно мозг, значит все вместе — мозги. А ведь есть еще и спинной, стало быть, точно мозги.

— Глупый!

— Мозги, мозги!

Бедная Таня злилась всерьез, но я смеялся вместе со всеми, не над ней, конечно, над Сережей. Иногда мне очень жаль, что Таня не мальчик. Впрочем, до сего дня в последний раз я жалел об этом лет в десять. После завтрака все пошли гулять, а мы с Мишей поехали в Полихино. Он тогда уже знал куда, но еще не наверное знал зачем. Часть дороги пришлось идти пешком, поэтому прибыли как раз, когда священник обедал. Но, несмотря ни на что, он тот час послал за дьяконом и псаломщиком. Отслужили молебен, только для нас двоих о начале дела Михаила и Александра. Возвращались домой торжественно и тихо, почти не разговаривая. О том, что скоро еду с Вольтером я сказал ему перед сном, в минуты нежности. Он ничего не ответил, отвернулся и заплакал. Я стал, было, уговаривать, но что тут скажешь? Засыпая, я всё твердил как молитву: «иди с миром; а в чем клялись мы оба именем Господа, говоря: „Господь да будет между мною и между тобою и между семенем моим и семенем твоим“, то да будет на веки».

Ехали домой печально. Приехав, сразу получили журнал с фельетоном опять против Миши. Что это они взялись? К Вольтеру со мной он не захотел пойти, остался дома, расстроенный, с красными глазами. Я скрепя сердце потащился к Аполлону. Свое твердое намеренье поговорить о Мише не осуществил, не было никакой возможности. Да и А.Г.-то почти не видел — целый день промотался по поручениям.