Михаил Колосов - Новые крылья

Двери уже закрыли на ночь, но портье нас выпустил и обещал впустить, если мы постучим ему в окошко. Бедная Анна! Все против нее. И тот человек и родители. Старые тетки и те целиком на ее сторону не встают — не хотят ни с кем ссориться и держат нейтралитет. Отец категорически требует избавиться от беременности. Сама она даже думать об этом не желает. Положение безвыходное. Ужасно.

Проснулся очень поздно, почти к вечеру. Всё еще один. Бросили они меня здесь что ли? От того, что узнал накануне, внутри тяжело и гадко. Сел писать письма, чтобы забыться. Обедал в городе. Решил, как только явится Вольтер, подтвердить ему свое желание уехать в Петербург. Надоело бездельничать. Гулял. Вернулся за полночь к закрытым дверям, хорошо, уже знал, в какое окошко стучать. Наших всё нет. Ходил туда-сюда по пустым коридорам и комнатам. Темно, пусто, как и на душе у меня.

Проснувшись, прислушивался, приехали или нет? Не приехали. К завтраку спускаться не хотел, но голод и привычка, образовавшаяся здесь, есть в одни и те же часы, решили за меня. К тому же вчера почти ничего не ел. При мысли, что сейчас увижу Анну, мне сделалось неловко. Глупо бегать от нее. Она, в конце концов, не виновата в своем несчастье, но я-то уже тем более не виноват. За завтраком улыбались, как ни в чем не бывало. Она спросила, где я вчера пропадал, я сказал, что ездил по делу.

Разбирал счета и письма. Ольга зовет нас с Вольт. в Париж. Мне очень захотелось увидеть Париж и Ольгу. В Петерб. — то я всегда успею вернуться. Что если взять и уехать к ней сейчас? А Аполлон, как надоест ему лечиться, тоже приедет. Демианов увлечен театром и не только им. Мне не было ни больно ни неприятно узнать о его новом увлечении. Так это все теперь от меня далеко. Мой Демианов здесь, со мной. В дневниках 7-го года, в стихах, в письмах, в разговорах о нем. Не знаю даже захотел ли бы я увидеть его, вернувшись домой. Нет, все же, захотел бы. Ходил купаться. Пили воду с Анной и тетками. Вольтера всё нет.

Ночной переполох я слышал — вернулись. Но разбудили меня не они, что-то другое. Что же? Внезапная мысль, толчок изнутри. Лежал в темноте, прислушиваясь к гомону за дверью, и всё старался сосредоточиться, припомнить. Что-то такое, нет, не неприятное, но от чего душа будто перекувырнулась через голову. И, вернувшись на место, осталась ошеломленная и оглушенная слегка, а память заботливо ее оберегая, от нового потрясения не торопится выдать ответ. Ну, вот. Вспомнил. Положительно мне приснилась нелепица. Забыть, успокоиться и снова заснуть. Но сна больше не было ни в одном глазу. Поворочавшись с часок, встал, оделся, хотел пойти поприветствовать наших, но они затихли, видно, уже улеглись. Спустился вниз, попросил отпереть мне дверь. Вышел. Темно, прохладно. Ходил до утра, ничуть не утомляясь. Всё думал, думал, думал. Возможно или нет? Хорошо ли? И что с нами будет, если решусь?

Вольтеру его похождения на пользу. За те несколько дней, что я его не видел, он стал лучше выглядеть. Кики весела как всегда, и ее развязность уже не так меня раздражает. Маркиз очень дружелюбен со мной. Сразу же предложил возобновить наши занятия теннисом. Митя тоже больше ни на кого не дуется. Словом, после разлуки все кажутся мне особенно милыми. Как будто 100 лет не видались. Только когда они вернулись, я понял, как мне их не доставало и как без них смертельно скучно. Может быть, это у меня ночью от тоски помутнение в голове сделалось? Впрочем, будь что будет. А пока я бросился наслаждаться обществом своих друзей, все их затеи принимал на ура, резвился и радовался как ребенок.

Моя безумная идея преследует меня, как ни стараюсь забыться в развлечениях. С Вольтером советоваться не хочу, боюсь, он будет насмешничать. Написал Тане, что-то она ответит? Играли в теннис, купались, катались в лодках. Заснув довольно рано, проспал только два часа. У В. в комнате возня и хихиканье. Я не стал заходить. Спустился в общую гостиную, там уже никого. Не собираясь стучаться, пошел посмотреть только, спит ли Анна. Из-под двери полоска света. Постучал. Она открыла, не спрашивая.

— Вы ждете кого-то?

— Нет, не ждала, но когда постучали, была уверена, что это вы.

Сердце мое заколотилось. Может ли она догадываться, зачем я? Говорят, у женщин особое чутье в таких случаях. Неожиданно для самого себя, вдруг, ни с того ни с сего, я начал: «Мне, может быть, нужно было сначала говорить с вашими тетушками, но я слишком мало знаю французский, чтобы хорошенько изъясниться. Да и из своих я ни с кем посоветоваться не успел, а вы мой друг, то есть, я так полагаю, что мы друзья…» — она закивала ободряюще. — «И, хоть речь пойдет о вас, и вопрос деликатный, но чувствую, что именно с вами я и должен говорить в первую очередь». И снова, посмотрев в ее лицо, я подумал о том мальчике. Неужели он теперь всегда будет меня преследовать? — «Раз уж я решился говорить откровенно, то скажу всё, не обессудьте. Я ни в коем случае не имею намеренья вас обидеть. Наоборот. Для того и хочу, чтобы все было честно. Вы уж знаете обо мне кое-что, я человек бедный, ни то ни се, никаких особых талантов не имею. Слушайте, не возражайте. Все возражения я знаю — милый мальчик, всё еще впереди. Не такой уж я и мальчик, мне скоро 20, и нет у меня впереди ничего такого. Гимназии не кончил, хотя мог, пока не встретил Вольтера, был рабочим в театре, теперь вот возле него. Хорошо понимаю, в других обстоятельствах девушка вашего круга… Да! Хочу заявить, что знаю о вашем отце, хоть и не от вас. Знаю, что он богат». Она прошептала: «Я всё поняла. Вы так добры. Благодарю вас». — «Выслушайте же меня до конца, ради бога! Так вот, я знаю, кто ваш отец и меня могут обвинить в корысти. Пусть. Да и не исключено, что это правда. Жестоко, может быть, говорить вам прямо, что при других обстоятельствах вы могли бы лучшую партию составить. Но теперь, предложение, которое я хочу вам сделать, возможно, будет спасением для вас. Мы могли бы сказать всем вашим, что я тот самый человек. И А.Г. не откажется подтвердить, если понадобится, что я был с ним в Лионе несколько месяцев назад. Скажем, что из-за разницы в общественном положении, я не решался сделать вам предложения. Но теперь, когда это неизбежно, мы должны пожениться. Надеюсь, и ваши тетушки смогут нам подыграть. Это если, конечно, ваши родители его не видели и не знали о нем». По ее щекам текли слезы. — «Подумайте. Если только это будет для вас выход из положения, воспользуйтесь мной, прошу вас. Несмотря ни на что, я делаю предложение от чистого сердца, чувствуя в вас близкого человека, которого не смею оставить в беде. Я слишком мало могу предложить. Но всё, что могу — предлагаю. Если ваши родители не примут меня, я все равно от вас не отступлюсь. Мы, может быть, будем жить бедно, не так, как вы привыкли, но дитя будет спасено». Тут уж она в голос разрыдалась. Я стал гладить ее по голове, шептал утешения. Говорил еще про маму и Таню, как они будут рады ей и ребенку. Она обняла меня, прижалась, тепленькая, милая, несчастная. Я взял ее на колени, стал укачивать. Понемногу успокоились оба. Посидели тихонько. Потом она благодарила, хвалила меня, какой я великодушный, говорила, что не хочет меня обременять. Я твердо возражал и отказывался слушать всякий вздор. Говорили еще долго. В конце концов, распрощались, я ушел к себе. Не знаю, спала ли Анна — я не спал. В сущности, она так и не приняла моего предложения, а только умилилась на то, что я его сделал. Воспримет ли всерьез? Увидит ли во мне возможность своего спасения? Где уж тут было заснуть. Метался как в лихорадке. Сомнения. Тревога. И все-таки надежда на лучшее.