Юлия Голубева - Калигула. Тень величия

— Иди же, брат, иди вон! — с усмешкой она стала сталкивать его с кровати. — Мне надо принять ванну, натереть тело ароматным маслом, расчесать локоны и с наслаждением отдаться Морфею в стране грез.

Феликс упирался, не в силах оторвать взгляд от самой красивой в подлунном мире груди. Плоть его восстала, угрожающе топорща тунику, и юноша счел это еще большим для себя унижением. Он всхлипнул и уже сам рванулся к выходу, как вдруг Мессалина с силой развернула его к себе и рывком задрала на нем тунику.

— Идиот! — она судорожно вздохнула. — К чему запугивал? Мог бы просто показать.

И быстренько задула светильник.

Если Флора, богиня весны, в дни своих празднеств избаловала Рим ярким солнцем и теплом в этом году, то Капую она залила дождями. Мостовые превратились в непроходимые ручьи, среди вод которых плавал разнообразный мусор, сточные канавы вышли из берегов, наполнив нечистотами город. Школы и бани были закрыты, фонтаны затоплены, на площади форума разлилось грязное озеро. Из-за обильного паводка Волтурн смыл прибрежные дома с их обитателями и разорил роскошные виллы. Еду доставляли на лодках, цены на продукты взвились до небес, люди бросали затопленное имущество и уходили искать убежище в другие города или перебирались к деревенским родственникам. Толпы беглых рабов сбивались в шайки, грабили путников, разоряли брошенные дома. В Рим летели просьбы о помощи, император направил легионеров для поимки преступников, подводы с провизией и деньги для защиты города от прибывающей воды и последующего восстановления.

Клавдия мало касались проблемы Капуи. Он не спешил убегать от подступившей к воротам его имения воды, лишь приказал рабам возвести стену из мешков с песком и позаботиться о мебели, а сам бережно упаковывал бесценные свитки и свое творение — историю этрусков.

На глаза ему попалось письмо Ирода Агриппы. Клавдий со вздохом развернул его и вновь перечел.

«Ирод Агриппа — Тиберию Клавдию.

Мой друг! Наконец-то мы снова свидимся после долгой разлуки. Хвала нашему императору, что помог мне избежать позора в этой богами проклятой Александрии! Направленный из Рима центурион Басс арестовал префекта Флакка за ненадлежащее исполнение своих обязанностей. Сей непорядочный муж содержится под стражей и скоро будет препровожден в Рим для дальнейшего судебного разбирательства. Из-за его ненависти к иудеям и всяческого попустительства погромам и нападениям александрийских греков на мой народ могла возникнуть междоусобица, приведшая бы к пролитию крови. Я прибуду в Рим на том же корабле, что повезет в Рим опального наместника. Мне придется выступить в суде от имени нашей общины, разоблачая постыдные деяния Флакка.

Но все хорошо, что хорошо кончается. Мы скоро увидимся, если ты покинешь Капую и вернешься в безопасный для меня ныне Рим. А в том, что ты захочешь со мной встретиться, я уверен. Я привезу с собой то, что давно уже созрело, как дивный испанский персик, и само упало, подобно этому драгоценному плоду, к моим ногам. Я думаю, что и тебе будет полезно ощутить бесподобный аромат и оценить изысканный вкус даров с испанских земель.

Vale!

Твой Агриппа».

«Вот уж бред, так бред!» — подумал Клавдий. Уж не надышался ли мой друг ядовитыми испарениями нильских болот? Или боги совсем помутили его разум, заставляя нести чушь? Какой еще испанский персик?

Клавдий скомкал свиток и кинул его в мусорную корзину. Ему вдруг подумалось, что экономная мать не одобрила бы этого. Она всегда бережно относилась к бумаге. При воспоминании о матери на глаза навернулись слезы. Устыдившись, Клавдий смахнул их и раздраженно пнул корзину ногой. Он не станет доставать письмо, чтобы сберечь бумагу, как сделала бы Антония.

Агриппа что-то затевает. К гадалке не ходи, все и так ясно: где-то замаячила перспектива наживы, и Ирода манит к ней, как бабочку на огонь. Его враг, Юния Клавдилла, мертва и ничем не сможет помешать.

Клавдий в очередной раз вздохнул и решился ехать в Рим. К тому же есть благовидный предлог для возвращения. Дом матери пустует, рабы могут разбежаться, надо все привести в порядок.

Миновали дни Лемурий, погрузившие Рим в пучину ночной жизни традиционных обрядов. Сам император уединялся в родовой усыпальнице, куда никто не осмеливался зайти. Калигула терпеливо ждал у гробницы Юнии, когда ее призрак явится ему, но все было тщетно: ни одно заклинание, ни жертвы Гекате, совершенные в роще на Авентине с помощью Пираллиды и нескольких тайных жрецов, не смогли устроить свидание.

Сама гетера, которую император неотлучно держал теперь при себе, втайне считала, что, когда Юния покинула мир живых, Калигула сошел с ума. Между тем жизнь Пираллиды изменилась к лучшему. Она достигла того, к чему стремилась, и, в основном, благодаря не своей красоте и любовному опыту, а тайным обрядам во славу темной богини. Она была осыпана золотом, каждую ночь делила ложе с императором и приобретала влияние при дворе, к ней уже начинали обращаться с прошениями клиенты.

Однако умная гетера не обольщалась, видя, в каком состоянии находится теперь позабытая императором Друзилла. Тяжело больная, она почти не вставала с кровати, зато ее муж блистал на пирах, сидя по правую руку от Калигулы. В жизни Ганимеда теперь тоже произошли изменения, он стал вести себя как зрелый муж, изменил былые привычки и внешний вид. Бывшего префекта претория не могло не насторожить возрастающее влияние Ганимеда на Калигулу, взявшего привычку теперь по любому поводу советоваться с новым другом. Макрона с женой император иногда приглашал к себе, но редко общался с ними. Вопрос о наместничестве в Египте Гаем нарочно замалчивался, хотя Макрон уже знал, что бывший наместник Флакк смещен с должности и на днях прибудет под конвоем в Рим для судебного разбирательства. Невий Серторий неоднократно и безуспешно подавал прошения о переводе его к месту службы. По неизвестным причинам Калигула предпочитал держать его в Риме, но и не снимал с фиктивной должности.

Тринадцатый день до июньских календ, праздник Кастора и Поллукса, взволновал Рим очередным скандалом. Многих квиритов это происшествие возмутило до глубины души, кого-то позабавило, кого-то преисполнило восхищением, а остальным дало повод лишний раз повеселиться на чужом празднике жизни.

Луций Кальпурний Пизон праздновал бракосочетание своего единственного сына с дочерью старинного друга, рано ушедшего из жизни, Публия Корнелия Сципиона Орестина. Две богатейшие семьи Рима решили объединиться этим браком во славу своих фамилий.

Молодой Кальпурний с детства любил свою невесту, всю жизнь они были неразлучны. Ливия Орестилла была так красива, что при взгляде на нее у каждого захватывало дух. Едва ей исполнилось четырнадцать, как ревнивый Кальпурний начал повсюду сопровождать свою невесту, куда бы она ни следовала со своей матерью. Он до смерти боялся, что отчим Ливии презрит старую клятву ее отца и отдаст девушку в жены другому. Но — нет, отчим любил падчерицу, как родную дочь, и с радостью принял сватов от Кальпурния Пизона, едва она вступила в возраст, благоприятный для бракосочетания, а тога мужчины легла на плечи жениха.