Алексей Соловьев - Обет мести. Ратник Михаила Святого

— Он, он, окаянный!! Господи, неужели ты и его тоже?..

— Значит, Бориска… — сквозь зубы вымолвил Иван. — Значит, вот кто это был! И меня потом признал, как брата Андрюхиного, извести все пытался! На охоте княжьей, вином отравленным… А стрельнул стрелой крашеной специально, тать, для отвода глаз, чтоб мы потом на татар подумали! С татар спросу нет, это верно. Но и на басурманина можно найти Божий суд! Я в это теперь верю, Любаня!

Женщина в тот поздний вечер подробно рассказала одному брату о смерти другого…

…Они встретились на лугу, как и условились ранее. Не сговариваясь, упали в одну из многочисленных копен, стоявших неподалеку от реки. Самозабвенно целовались, словно не виделись долгие годы. Улетели на миг в никуда в тесном телосплетении, а потом Любаня безмятежно отдыхала на Андреевом плече, он же строил планы относительно того, как им уговорить отцов для совершения таинства обряда венчания и самой свадьбы.

— Смотри, смотри, что делает! Он же сейчас забьет ее! — встрепенулась Любаня, завидев почти над собой отбивающуюся от быстрого сокола большую серую цаплю. Поднимаясь за облака, она отражала его атаки выпадом длинного клюва и неловкими зигзагами вправо-влево. Но сокол, промазав один раз, опять заходил для атаки.

После удара клювом в голову цапля сложила крылья и камнем пала вниз. Она еще надеялась перейти в полет у самой земли и ускользнуть в заросли камыша, обрамляющие берега реки и стариц. Но хищник был опытен, быстро шел за нею вслед и не позволил выполнить задуманное.

— Ой, Андрейка, отгони его! Может, еще жива?! Я домой ее возьму, выхожу. Жалко-то как, Господи!

Андрей подбежал к соколу, оседлавшему добычу, и отогнал его взмахами рук. Поднял птицу, чтобы убедиться, что той забота Любани уже ни к чему.

В этот момент из-за кустов ивняка разом выскочили четверо конных, явно стремившихся к месту падения своей добычи. Дорогие кони, богатые сбруи, одежда, оружие. Любой русич в троих сразу бы признал истинных хозяев своей земли в то тяжелое время. Четвертый был славянин, и заговорил он на чистом русском, с бранью подлетев к Андрею:

— Ты что, смерд вонючий, чужую дичь лапаешь?! Твою мать! Положь, где взял, лапотник, не то запорю на месте!!

Тяжелая плеть взвилась в воздух и опустилась на белую рубаху крестьянина, разорвав ее и окровянив кожу. Парень упал на колени, пытаясь откатиться в сторону. Новый удар настиг его уже на земле.

— Андрейка-а-а-а!!! Беги к лесу! — выскочила из-за копны спрятавшаяся было Любаня. — Забьет он тебя до смерти!!

— О, гляньте! Соколик-то мой не одну, а двух лебедушек добыл! Ощипаем? — полуобернувшись, выкрикнул явно хмельной Романец.

Со стороны татар послышались оживленные выкрики. Сокольничий отвлекся, и это дало возможность Андрею вскочить на ноги и броситься вместе с женщиной к недалекому ельнику. Но передышка была слишком краткой.

Конный легко обогнал их и поставил лошадь на пути. Тесня их назад, насмешливо произнес:

— Ты что ж это? За нашу лебедушку подержался, а свою прочь уводишь? Нехорошо, гости обидеться могут! Иди пока погуляй, а она, лапушка, с нами чуток покатается. Не боись, красавица, не забидим, потом отвезем, куда скажешь. Понравишься, еще и серебра получишь!

Он нагнулся, намереваясь втащить Любаню на коня.

Андрей сунулся к ближайшей копне. Он помнил, что отец в какой-то из них оставил вилы, чтобы ворошить подсыхающее сено. Но рука ничего не нащупала…

Романец краем глаза заметил это движение. Зло ощерился:

— Ах ты, сучонок! Вона как решил повернуть?! Получи же!

Он сорвал привычным движением со спины лук, вложил стрелу. Потом отчего-то замешкался, достал другую, с красными перьями. И в упор всадил острие прямо в горло бросившегося в отчаянной попытке к коню юноши…

Дальнейшее слилось для Любани в один сплошной комок ужаса и боли. Убийца догнал ее, схватил за волосы и силком подтащил к татарам. Под одобрительный хохот передал ее старшему, Амылею. Ее растелешили прямо на стерне и долго овладевали по очереди. Потом это продолжилось и под стенами стольного города, куда ее отвезли уже в глубоких сумерках…

Любаня готова была наложить на себя руки от позора и бессилия. Но далее случилось необъяснимое. Амылей начал навещать полонянку один. Уже не грубо, уже пытаясь добиться действительно любви, а не равнодушного тела, общался с ней, приносил неведомые сладости, шутил на непонятном тогда еще языке. А однажды схватил ее, связал руки, силой усадил на коня и с сотней своих нукеров вместе с братьями поспешно покинул подворье, бросив слуг и многое из ценных вещей. Причина этого бегства Любане так и осталась неизвестна.

Потом были степи, кочевки, властолюбивая Галия, непривычно мягкие пуховики, неожиданное признание в любви от Амылея. К тому времени Любаня уже знала наверняка — забеременела она от Андрея, своего бывшего любого. Но сознательно пошла на обман, сказав о будущем ребенке хозяину как о его собственном. Амылей явно отдавал ей предпочтение перед остальными двумя женами. Женщина решила, что быть женой степного князька все же лучше, чем невольницей, и у ребенка через несколько месяцев будет больше шансов выжить вдали от родных лесов! Она ответила взаимностью, потом даже привязалась к Амылею. «Дело забывчиво, а тело заплывчиво…»

— Когда родились близнецы, Амылей был от счастья на седьмом небе. До этого у него появлялись лишь девки. Он завалил меня подарками. Поставил вместо юрты шатер, был щедр и добр как никогда. Назвал ребят Талтаном и Тимуром в честь каких-то своих предков. А я лишний раз убедилась, что в них течет кровь Андрея, достаточно было лишь взглянуть каждому из них на левое плечо.

— А что там? — не удержался внимательно слушавший бывшую полонянку Иван.

— То же самое, что и у вас с братом, ваш родовой знак. Родимое пятно величиной с перепелиное яйцо. Кто-то в вашем колене оставил о себе долгую память!

Иван рывком стащил с плеча рубаху и уставился на коричневатую отметину так, словно впервые ее видел.

— Значит, Тимура теперь можно будет распознать среди татар даже взрослого?

— Выходит, так.

— А что же Амылей? Не заметил?

— Я сказала, что такое пятно было у моего отца, поверил. И на то, что по срокам не совсем совпало, тоже не обратил внимания, настолько рад был мужикам-наследникам.

Любаня поднесла кулак ко рту и мучительно закашляла. На коже руки осталось несколько алых пятнышек.

— Давно это у тебя? — нахмурил брови Иван.

— Года два уже. Сначала просто подкашливала, потом все хуже и хуже. Амылей как заметил, так сразу и охладел. В отдельную юрту перевел, до детей допускать перестал. С тех пор я и стала черной женой, к которой вместо любви и уважения лишь брань да грязная работа. А мать его толстая совсем заклевала. Не дети — давно б на нож бросилась! Они только и держали меня на этом свете.