Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

— Оставь его, меченоша. А ты, гридень, встань. Впредь будь осмотрительней.

Могута сидел на земле и утирал лицо рубахой. Ярослав подсел к нему, обнял рукой за плечи.

— Спасибо тебе, Могута Лукьяныч. Отныне жизнью тебе обязан… Глаза целы?

— Бог миловал. А вот лицо сучьями поободрал. Но то не беда, до свадьбы заживет. Главное, ты, князь, целехоньким остался.

Маркел метнул взгляд на упавшее дерево и покачал головой.

— Однако ж медвежья силища у тебя в руках, боярин. Другого бы — в лепешку.

Глянул на плотников.

— Поищите стрекавы [206]и подорожников. Добро руду [207]останавливают. Поборзей, мужики!

Далее прорубались к Нерли с большими предосторожностями. Через неделю дорога была готова.

— Впереди самое трудное, братцы. Вернемся к ладьям и будем их тащить волоком. А допрежь изготовим бревна и толстые, крепкие жерди.

— Не впервой, князь, — молвил Бренко. — Как на катанцах ладьи поволочем.

— А чтобы днища не драть, надо дерева ошкурить и каждый сучочек вырубить, — посоветовал Маркел.

Одолели и волок. [208]Тут уж всем пришлось изрядно попотеть, а когда вновь забрались на корабли, приподнято заговорили:

— Экое великое дело справили.

— Отныне и по Нерли начнем плавать.

— Далече ли она идет?

— Князь сказывал, до реки Оки, а по ней уже до самой матушки Волги.

— Вона!.. А дале?

— Дале — два пути. Хочешь — вспять к Ростову добирайся, а хочешь — к булгарам иди, или к морю Хвалынскому.

— Вот те и просека! Вновь скажу: великое дело сотворил Ярослав Владимирыч…

Князь слушал разговоры дружинников и плотников, и вновь его осенила всё та же неожиданная мысль:

«Не князь сотворил, а опять-таки народ».

Подле Ярослава находился боярин Могута. Всё лицо его было иссечено свежими шрамами, но он не унывал, отделывался шутками:

— В народе говорят: с лица не воду пить. Были бы руки да ноги целы. А ланитами ни меча не держат, ни ложку в рот не суют… Жаль, тебя, княже, поранил.

— Рана от верного друга достойнее, чем поцелуй врага, Могута.

Ярослав всё больше и больше проникался доверием к этому степенному, рассудительному богатырю.

Не любил Могута лесть, не глядел властителю в рот, зато нередко давал разумные советы, к коим прислушивались не только старшие дружинники, но и сам князь. Другие княжьи мужи назойливо набивались к нему в друзья, но Ярослав таких сторонился, и даже как-то высказал:

— Друга ищи не того, кто любезен с тобой и кто с тобой во всем соглашается, а умного советника, кто полезного для тебя ищет и противится твоим необдуманным словам.

Могута ближе всего подходил к данному определению Ярослава.

На третий день пути завиднелся Суздаль. Все с большим интересом стали разглядывать небольшой городок, раскинувшийся на высоком крутом повороте Каменки. Суздаль был обнесен деревянным частоколом, но не был поднят на оборонительные земляные валы.

Выглядел городок сиротливо. Украшала его единственная церквушка, возведенная в детинце в 990 году.

Через Каменку был перекинут неширокий деревянный мост на дубовых сваях. От начала моста тянулась короткая дорожка, упираясь в открытые ворота острога.

Никто из суздальцев новопришлых людей даже не заметил: дозорных у ворот не было.

— Покойно живут, не стерегутся, — молвил Бренко.

— А кого им стеречься? Разве что леший из пущи прибежит, — рассмеялся Заботка.

Перейдя мост, Ярослав обратился к дружинникам:

— Дорожную одежду снять и облачиться в нарядные кафтаны. Войдем, как и положено входить дружине. Впереди со мной бояре, остальные — по четыре гридня в ряд. Заботка! Подавай княжеское корзно.

Неведомых людей встретил у красного крыльца небольшого терема наместник Суздаля, Дорофей Григорьевич. Он был явно изумлен. Никакой дружины, а тем более княжеской, он не поджидал.

— Вижу, что русичи, но кого Бог послал — не ведаю.

— Ростовский князь Ярослав Владимирович.

— Боже ты мой! — обрадовано раскинул руки властитель Суздаля. — Сын великого князя. А я тут твоим отцом наместником поставлен. Кличут меня Дорофеем. Немедля прошу в покои, а дружину твою в гридницу!

Было наместнику немногим за пятьдесят лет; невысок ростом, кругленький, большеголовый, с толстым мясистым носом и курчавой русой, с проседью, бородой, закрывающей чуть ли не всё лицо. Был он в зеленой шапке, подбитой бобровым мехом, в синем кафтане на лисьем меху и в таких же синих портках, заправленных в сафьяновые сапоги. Глаза живые, улыбчивые.

Вскоре весь терем наместника пришел в движение. Шум, гам! Дорофей Григорьевич приказал пир учинить, да такой, коего не было со времен приезда великого князя. Забегали тиуны, ключники, повара…

Сам наместник, оставив отдыхать князя в своих покоях, сновал среди челяди и покрикивал:

— Лучшие меды ставьте!.. Гусей забейте! Поросеночка закоптите!..

Наместник бегал, отдавал распоряжения, а на Ярослава напала смешинка. Ну, будто колобок катается. Совсем на хозяина Суздаля не похож.

Обстоятельные разговоры начались лишь на другой день после шумного пира.

— Давно ли в Суздале, Дорофей Григорьевич?

— Да уж, почитай, десятый год здесь сижу, князь. Прибыл сюда вкупе с великим князем и попами местный люд крестить.

— И как только отец сюда снарядился?

— Да по пьяному делу, — простецки рассмеялся наместник. — Пир был по случаю именин его сына Бориса. Великий князь, изрядно охмелев, похвалился, что ныне вся Русь Христову веру приняла, а старшой сын Вышеслав, что из Новгорода прибыл, возьми и брякни: не вся-де, батюшка. В Суздале народ без креста живет, тебе его не достать. Сынок-то тоже с немалого перепою вякнул, а великий князь по столу кубком громыхнул. «Нет той земли, в кою бы я не прошел! Сам пойду язычников крестить!» Сказывали, утром похмельем оклемался, а про Суздаль-то запамятовал. Постельничий напомнил. Владимир Святославич призадумался, дорога-то дальняя и тяжкая. Однако честь выше всего. При всем народе похвалялся. Слово выпустишь, так вспять и вилами не втащишь, вот и довелось на Суздальщину продираться.

— Ты сам-то, Дорофей Григорьевич, как в наместники угодил?

— Великий князь помышлял одного из своих сынов в Суздаль посадить. А когда на пальцах прикинул — и послать некого. Вышеслав в Новгороде царствует, Изяслав — в Полоцке, Святополк — в Турове, ты — в Ростове, Мстислав — в Тмуторокани, Станислав — в Смоленске, прочие же — мал мала меньше, от горшка три вершка… Не ведаю почему, но выбор князя на меня пал. А ведь я не из родовитых людей. Допрежь у князя в тиунах ходил, засим в ключниках, а потом, когда старый постельничий Богу душу отдал, великий князь меня в покои взял. Чин-то немалый! Ей Богу не ведаю, чем только я князю приглянулся. Поди, за нрав веселый. Владимир Святославич страсть любит развеселые пиры, вот на пирах он меня и заприметил.