Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

Поработав грузчиком, я получил довольно солидную сумму денег, которой хватило не только на поездки в Ярославль, но и на покупку гармошки. (Вторая моя страсть, о коей скажу чуть ниже). Теперь вплотную занялся «Набатом». Только над составлением карты древней Москвы ушло три года, и я уже свободно «бродил» по старинным улочкам, отменно зная, где находятся хоромы боярина Морозова или купца Шорина, через какие ворота можно пройти на Неглинную или Яузу, на каком пруду стоял Пушечный двор, по каким слободам разместились ремесленники… Я был счастлив, что мог пройтись по старой Москве с закрытыми глазами.

Теперь о гармошке. У мамы был прекрасный слух и удивительно чистый, задушевный голос. С каким замиранием сердца слушали мы ее песни: «За окном черемуха колышется», «Что стоишь, качаясь, грустная рябина»… Любовь к русской песне передалась всем детям, вот почему и захотелось мне купить гармошку, т. к. любовь к музыке, даже классической, всегда поражала мое воображение. Слух у меня оказался отличным. Стоило в клубе посмотреть фильм и послушать из него песню (а какие это были песни!), как я на другой день уже безошибочно ее напевал и переводил на лады своей звонкой голосистой гармошки. В поселке было 4 гармониста, но ни один из них не обладал тонким слухом, и не мог «схватить» из кинофильма, полюбившуюся девчатам песню, что (говорю без всякого преувеличения) удавалось лишь мне, 16-летнему пареньку, который, «развернув тальянку», выходил с чудесной мелодией на «пятачок», где вскоре и заимел кличку «первого парня на деревне».

Юношеские годы, проведенные в Некрасовском, были для меня самым счастливыми. Я всю жизнь мечтал стать учителем истории, но судьба распорядилась по-другому. Дина вышла замуж, Юрий ушел служить в армию, а младший Генашка с 14 лет уехал в Рыбинск, поступив в речное училище. Я, оставшись с отцом и матерью, грезил историей, но в 1955 г. между родителями произошла семейная драма (по вине отца), я пожалел мать и поступил учиться в Некрасовский техникум механизации сельского хозяйства. Последние 2 года заканчивал в Ростовском сельхозтехникуме. Закончил его в 1959 г., и вскоре услышал об очередном комсомольском призыве на освоение целинных земель Казахстана. Поехал комсомольцем-добровольцем. Еще в техникуме я освоил специальность тракториста и комбайнера, поэтому в зерносовхозе «Убаганский» Кустанайской области меня посадили за штурвал комбайна. Впервые я увидел огромные раздольные степи, сплошь засеянные пшеницей. Убрал 328 гектаров. По степным понятиям это весьма скромный результат, но мне необычайно памятны эти нелегкие целинные гектары.

Умудрялся писать «Набат над Москвой» и на целине. Здесь о каких-либо удобствах и говорить не приходится: 18 часов в поле, а ночь — в землянке. Огарок свечи, замасленный блокнотишко, кой носил постоянно в кармане комбинезона, огрызок карандаша. Свеча гасла, шел к костру. Писал жадно, с упоением. Заимел на целине кличку «Валерка — писатель». Сколь шуток, подковырок натерпелся. Чумазый, обросший (не мылись неделями, вода в степи — на вес золота, берегли для заправки радиатора) сидит у жатки комбайна и строчит «роман».

Вернувшись с целинных земель, я оказался в Варнавинской РТС Горьковской области, в качестве заведующего машинно-тракторной мастерской. Мне надо было идти на службу в армию, но два года меня не отпускали с работы. Тогда я сам пришел в райвоенкомат и решительно заявил: «Отправляйте! Мне уже 23-й год». И в октябре 1960 г. я был направлен в танковый учебный полк г. Владимира. Учеба на механика-водителя тяжелого танка давалась легко: сказалась учеба в техникуме, практика тракториста и комбайнера. Осенью приехало высокое начальство из Москвы, чтобы посмотреть действия танкистов на учениях, приближенным к боевым условиям. Затем тройку победителей вызвали к столичному генералу, который поблагодарил за высокие показатели и заявил, что вся тройка будет отправлена в элитные парадные части. Так я оказался участником пяти военных парадов в Москве. Ответственейшее это было дело — провести танк по Красной площади, мимо Мавзолея, с которого за парадом наблюдали руководители государства. Мы даже с дублерами ездили… А свой роман я продолжал настойчиво писать и во время службы. Мне уже было присвоено звание старшего сержанта, поэтому, предупредив дневального, по ночам закрывался в каптерке и корпел над очередными главами. Дело доходило до курьезов. Все просятся в увольнительную, а мне бы в укромный уголок забиться. Как-то в выходной день просидел с утра до вечера на чердаке своей казармы, притулившись к небольшому оконцу. Спускаюсь, а в помещении один дневальный. Была, говорит, боевая тревога, весь батальон снялся на танковый марш-бросок, а мой танк остался в ангаре. Доложили обо мне дежурному по бригаде. Явился к нему. «Чего на чердак спрятался, симулянт?» А я возьми да брякни: «Роман писал, товарищ майор». Он покрутил пальцем по моему виску и отправил меня на «губу». 10 суток. Но и здесь я время не терял, писал до глубокой ночи. Правда, в первый день отсидки у меня ни ручки, ни бумаги не было (не положено!). Увидел через решетку, как идет знакомый солдатик, который нес службу кочегаром котельной и попросил его принести ручку и бумагу. А он: «Да нет у меня ничего». «Ну, хоть что-нибудь!». Солдатик был немножко странным, вот он и принес «что-нибудь». Поздним вечером просунул мне через решетку картонную коробку из-под печенья и кинул огрызок карандаша. И на том спасибо! Я разорвал коробку на части и написал на них три главы романа. Кстати, эти главы оказались удачными, и с незначительным редактированием перешли в книгу.

Из армии я вернулся в Горьковскую область, куда вновь переехали родители. Стал работать завсельхозотделом Краснобаковской «районки». В этом живописном поселке, раскинувшемся на реке Ветлуге, я познакомился с весьма обаятельной, влюбленной в музыку и литературу медсестрой Галей, которая вскоре стала моей спутницей жизни, и которую позднее я назвал «богоданной» женой, за ее беспредельную преданность, честность и необычайное самопожертвование.

Весной 1967 г. из газеты узнал, что Союз писателей проводит в Горьком региональный семинар молодых авторов. К этому времени я как раз завершил «Набат над Москвой». Долго и мучительно раздумывал: стоит ли рисковать и отсылать к «настоящим» писателям свой шершавый, совершенно не обкатанный роман, писавшийся на печках, сеновалах, в разрушенных старообрядческих монашеских кельях, куда я нередко забивался, в казахстанских землянках, солдатских каптерках и чердаках, и даже на «губе?» Думалось, едва ли кто из современных писателей трудился в таких «комфортных» условиях. И всё же рискнул. Проделал дыроколом отверстия в 15-ти школьных тетрадях, связал их шпагатом и выслал по указанному адресу. У меня «свод» на почте едва приняли, ибо на большую посылку потянул, пришлось ящик гвоздями заколачивать. Прошло 2 недели. Ни слуху, ни духу. Махнул рукой. Какой, к дьяволу, из меня писатель?! Полуграмотный парнишка из глухомани. Глянули, поди, на мой громоздкий «свод», написанный от руки черными, красными и зелеными чернилами — и швырнули в мусорную корзину. (Каждый цвет имел у меня определенное значение. Черный — сцены убийств и казней, зеленый — мирные события, красный — любовные сцены). И вдруг через два дня получаю телеграмму: «Приезжайте (такого-то) на семинар». И вновь подумалось: в корзину не швырнули, а назад отправлять накладно. Теперь самому надо забирать. Зато годы 14-летнего «писания» не пропадут. Приехал в Горький, с трудом разыскал писательскую организацию, проводили меня в зал заседаний. И вдруг мое сердце отчаянно забилось. В зал вошли знаменитые писатели, руководители семинара: Степан Злобин, автор «Степана Разина» и Николай Кочин, автор романов «Девки» и «Парни». Узнал обоих по фотографиям, а книги их читал запоем. И тут я покраснел, мне стало стыдно. Как я могу отвлекать время своей «ерундой» известных писателей страны?!А на второй день мне стало и страшно. Смотрю, одного критикуют, второго… Бедные семинаристы бледнеют, обливаются потом и потихоньку покидают зал. Пора и мне удирать. В перерыв я прибежал в свой номер гостиницы, посидел на койке и решительно вскинул на плечи свой солдатский вещевой мешок (привез из армии). Мешок был набит книгами, кои я закупил в книжном магазине. Домой, домой! Нечего срамиться. Выскочил из гостиницы, и тут меня остановил Николай Кочин. Среднего роста, без усов, волосы, высеребренные сединой, седая бородка, прикрывающая лишь подбородок. «Ваша фамилия, молодой человек?» «Замыслов… Валерка Замыслов». Вид у меня был довольно экзотичный. Одет в черную вельветку, из-под которой выглядывала тельняшка, желтые вельветовые штаны, заправленные в кирзовые сапоги. «Куда это вы? Уж не домой ли?» — с какой-то хитроватой лукавинкой спросил писатель. «Домой… Николай Иваныч», — робко признался я. (Впервые разговариваю с настоящим писателем). И так густо покраснел, что от моих щек, хоть прикуривай. Немая сцена. Она показалась мне длительной. А Николай Иванович вдруг положил свою руку на мое плечо и добродушно улыбнулся. «Кажется, совестливый. Это хорошо. А вот домой вы, молодой человек, рано собрались. Я познакомился с вашей вещью. Роман мы будем обсуждать завтра. Советую остаться». Остался, подумав, что Николай Иванович сделает мне какие-то ценные замечания (замечания классика!), над коими я буду основательно трудиться.