Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 1.

Семен налил себе чаю, помолчав, одобрительно кивнул головой:

— Конечно, съездить — дело хорошее. Когда вернешься?

— Думаю, что за неделю обернусь. Я с собой Спирьку Лоскутова возьму, парень он проворный, не гулеван. А ты тут посматривай, как работа идет на полях, ну и все такое… прочее…

— Значит, на пашню мне ездить?

— А хоть бы и съездил раз-другой, так тоже не беда. Оно, положим, Ермошка работник, тово… надежный, а и за ним догляд надо. А то не дай бог, загулеванит— ну и пиши пропало. А я постараюсь к егорьеву дню вернуться.

Старик умолк, задумавшись, барабанил пальцами по столу.

«Новая забота, — думал он, глядя мимо Семена. — Крестить придется ублюдка-то, куда денешься?»

После завтрака Семен ушел в управу, где он по-прежнему работал писарем. Оставшись один, Савва Саввич вновь принялся за свои подсчеты.

Время подходило к полудню, старик уже собирался пойти соснуть часок-другой, но, увидев спешившую к нему Марфу, задержался. В цветастом ситцевом сарафане и белом коленкоровом платке, Марфа так и сияла радостью, полное лицо ее порозовело, а губы ежились в лукавой улыбке. По веселому виду Марфы Савва Саввич догадался, что роды прошли благополучно. Он недовольно поморщился, потер рукой лысину.

— Со внуком тебя, Савва Саввич! — сладеньким голоском пропела Марфа, едва появившись на веранде. — Казака бог дал, на радость тебе. Уж такой-то, Христос с ним!..

И не закончила, потому что Савва Саввич, сердито крякнув, так ворохнул на нее глазами, что Марфа сразу прикусила язычок, веселость с нее как рукой сняло.

— Я на минутку, — смущенно забормотала она, оробев под суровым взглядом хозяина, — думаю, сбегать надо, Савве-то Саввичу сказать. Ужо побегу к родихе. — И затопала по ступенькам крыльца обратно.

Крестить новорожденного решили в весенний праздник, день Георгия Победоносца. Макаровна, помня строгий наказ Саввы Саввича, готовилась к крестинам «внука», как к свадьбе. Стряпать Макаровне помогали и Марфа, и Матрена, и даже Настя, только что оправившаяся после родов.

Три дня в доме Пантелеевых стоял дым коромыслом, из открытых окон кухни в ограду и даже в улицу доносился запах жареного мяса, печенья, медовых ватрушек и оладий, сваренных в масле.

Вечером, накануне егорьева дня, с пашни приехали работники, чтобы помыться в бане, отдохнуть на празднике. К этому же времени вернулся из поездки в Маньчжурию и Савва Саввич. На двух тяжело нагруженных телегах, укрытых холстиновыми полостями, привез он из Маньчжурии всякого добра.

Разгружать телеги, заносить товары в амбар Спиридону помогал Ермоха. Савва Саввич, в новых сапогах и диагоналевых шароварах с лампасами, веселый по случаю удачной поездки, поскрипывая сапогами, показывал работникам, что и куда складывать. От Макаровны он уже слышал, что работа без него шла хорошо, что посеяли уже около пяти десятин пшеницы. И теперь, глядя на Ермоху, проходившего мимо с кулем соли на плече, старик подумал:

«Молодец все-таки Ермоха, надо будет подарок ему сообразить, обрадую старого черта парой сапогов, он тогда еще лучше стараться будет».

Он хотел было сделать это теперь же, но, по старой привычке все хорошо обдумывать, решил дело с подарком отложить до завтра. Ермохе же сказал, когда тот занес в амбар тюк с мануфактурой:

— Вот сюда, Ермошенька, положь, на ящики. Тут и тебе есть от меня гостинчик за хорошую работу. Завтра, как приду с обедни, заходи ко мне за подарком.

То ли не расслышал Ермоха, то ли не поверил хозяину, он ему ничего не ответил, молча положил тюк на место, пошел за другим.

«Ишь ты, гордый какой! — подумал Савва Саввич, глядя вслед своему работнику. — Даже и не обрадовался. Стоит ли давать ему сапоги-то? Дам ему кожи на ичиги, и то спасибо сказать должен: оно ведь даровому коню в зубы не смотрят».

В церковь, крестить сына, Настя поехала к концу обедни. Вместе с нею ехали старший сын Саввы Саввича, Трофим, сам напросившийся в кумовья, и подруга Насти, Аня, с радостью согласившаяся стать кумой.

Трофим, хотя и был с самого утра изрядно подвыпивши, вид имел молодецкий: смуглое лицо его от выпивки стало буро-кирпичного цвета, черная борода аккуратно расчесана на две половины, шильями закручены кверху усы, а касторовая с кокардой фуражка лихо заломлена набекрень.

Ермоха подвел к крыльцу пару гнедых, запряженных в рессорный фаэтон. Трофим помог Насте сесть на обшитое кожей сиденье, рядом с нею усадил Аню, сам взмостился на козлы.

— Ну, держись, кума! — ощерив в улыбке белозубый рот, Трофим разобрал вожжи, вытянул из-под сиденья кнут. — Уж прокачу! Отпускай, Ермоха.

Кони дернули и, сдерживаемые сильной рукой Трофима, до ворот шли танцующей рысцой.

— Держи-и, кум, не разнесли бы! — упрашивала Настя.

Не слушая ее, Трофим, как только выехали из ограды, ослабил вожжи, кони прибавили рыси, плавно закачался фаэтон.

Трофим балагурил, помахивая кнутом:

Трофим, мало того что был изрядно выпивши, он и с собой прихватил бутылку водки. Перед тем как войти в церковь, он приложился бутылке, а после того как ребенка окрестили, допил остатки, а потому обратно он ехал пьян как сапожник.

А в это время в доме Пантелеевых произошла неприятность. Возвращаясь из церкви, Савва Саввич вспомнил о подарке, который пообещал Ермохе, и тут ему стало жалко, что ни с того ни с сего посулил работнику гостинец.

«Теперь уж ничего не сделаешь, — со вздохом подумал Савва Саввич, — отсулена скотина — не животина. Оно, положим, — продолжал он рассуждать сам с собою, — кожи на ичиги многовато будет. Уж лучше ублаготворю я ему сарпинки на рубаху. Чего еще надо: ни шла, ни ехала — новая рубаха».

Так он и сделал. Придя домой, зазвал к себе Ермоху. Старый работник был в той же одежде, что и на работе: в ситцевой, полинявшей от стирки рубахе, старых холстиновых штанах и заплатанных ичигах. Войдя в горницу, старик снял фуражку, перекрестился на иконы.

— Здравствуй, с праздником!

— Спасибо, Ермолай Степанович, тебя также.

Савва Саввич встал со стула, протянул Ермохе сверток:

— А это вот отблагодарить тебя хочу за хорошую работу, подарок на рубаху, носи на здоровье.

— На рубаху, значит… Гм… — Ермоха взял из рук хозяина сверток. Развернул его, улыбаясь в бороду, покачал головой. — Почем же ты платил за аршин этакой благодати, копеек небось по десять?

И, аккуратно сложив сарпинку, Ермоха положил ее на стол.

— Нет уж, господин хозяин, оставь это добро себе, пригодится. Спасибо, что расщедрился так, только я, мил человек, нищим больше подаю, при всей своей бедности. Прощевай покедова! — И вышел.