Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

Но когда я поинтересовался, что же случилось между бывшими близкими друзьями, Феникс сказал: «Запомни. У меня только один близкий друг — это ты!». Причем о том, как, заслышав возню в прихожей и в атриуме, он бросился в кладовую, залез в платяной сундук, прикрыл за собой крышку и долго, «свернувшись драконом» — так он выразился, — лежал, затаив дыхание и прислушиваясь, как Юл мечется по вилле, бранит слуг и призывает хозяина, — об этом Феникс рассказывал мне подробно и оживленно. А о том, что я теперь единственный его близкий друг, сказал коротко и злобно, глянув на меня так, будто я ему… злейший враг.

Одним словом, не только ушел от ответа, но разом отбил у меня охоту задавать дополнительные вопросы на эту тему.

Это случилось в феврале двенадцатого консульства Августа, то есть на следующий год после отъезда Тиберия на Родос.

II. — А в марте с открытием навигации, — продолжал Вардий, — в Рим после долгого отсутствия возвратился Семпроний Гракх, бывший, как ты помнишь, любовником Юлии и уехавший из Города вскорости после того, как та вышла замуж за Тиберия Клавдия. Он, Гракх, говорят, путешествовал, как странствовал Платон или некоторые другие греческие мудрецы. Год или два с разрешения Августа провел в Египте. Затем отправился в Сирию. Из Сирии — чуть ли не в Вавилон, далеко за пределы Империи. На обратном пути подолгу гостил в Эфесе, на Самосе, на Родосе, в Афинах и в Коринфе. Никаких должностей при этом не занимал, поручений — по крайней мере официальных — не выполнял, а путешествовал за свой счет и для собственного удовольствия, встречаясь с местными жрецами и гадателями, беседуя с философами, посещая выступления греческих ораторов и, как я догадываюсь, попутно еще более совершенствуя свое любовное мастерство, обогащая его экзотическими — в первую очередь египетскими, сирийскими, вавилонскими, персидскими — приемами эротики.

Его многочисленные клиенты и поклонники — молодые мужчины и женщины разного возраста — так долго ожидали его возвращения и так по нему соскучились — ведь Гракха почти шесть лет не было в Италии! — что многие из них отправились встречать Семпрония не в Остию, а в Брундизий, будто он с легионом возвращался из победоносного военного похода. В Риме же приветственные обеды были расписаны почти на месяц вперед, причем люди заранее бросали жребий, кто будет первым принимать у себя Гракха, кто — вторым, а кто — шестнадцатым или двадцатым.

Но очередность эта в последний момент была грубо нарушена. В Остии — Гракх, пересеча полуостров, из Неаполя плыл морем, — в Остии, бесцеремонно оттеснив встречавших, на корабль первым поднялся Юл Антоний и объявил Семпронию, что Юлия приглашает его на пир, а прочие, дескать, подождут.

Прочие, конечно же, негодовали. Но Гракха усадили в экипаж Антония и увезли в Рим. И целую неделю не отпускали от себя. Первый торжественный обед был устроен в доме Тиберия. Второй — в доме Антония и Марцеллы Младшей. Третий — в доме Луция Домиция Агенобарба и Антонии Старшей. Четвертый — в доме Антонии Младшей, вдовы Друза и матери Германика. Далее следовали Клавдий Пульхр и Корнелий Сципион.

Юлия присутствовала лишь на первом пиршестве, у себя дома. А далее Гракха взял под крыло — заезжал за ним, отбирал от осаждавших его дом друзей и поклонниц, привозил на обеды, первым провозглашал хвалебные тосты, более других расспрашивал о путевых наблюдениях и впечатлениях, — всё это делал Юл Антоний. Чем вызвал искреннее удивление у многих людей и прежде всего — у самого Семпрония Гракха, ибо до сей поры Юл никогда не проявлял к Гракху особого расположения, скорее наоборот — пренебрегал его обществом, позволяя в адрес Семпрония едкие замечания. А тут вдруг такая прыть, такое внимание, такая увлеченная симпатия! Он, презительный и холодный Юл Антоний, прямо-таки излучал теперь тепло и радушие!.. Но только в направлении Гракха — с другими по-прежнему был резок и бесцеремонен.

И, странное дело, Гракх, такой утонченный, такой деликатно-ироничный, такой подозрительно-предупредительный ко всякого рода избыточным демонстрациям чувств, особенно со стороны мужчин, он, Гракх-Силен, Семпроний-Сфинкс, как его иногда называли, весьма охотно принял ухаживания со стороны Юла Антония, сумрачного циника, казалось, на весь мир обиженного Геркулеса. Они не то чтобы сошлись и стали дружить, но через месяц всюду, где появлялся Гракх со своей свитой, с ним рядом оказывался Юл Антоний, эту свиту рассекая и отодвигая, дабы завладеть Семпронием, увлечь его вперед во время прогулки, его одного пригласить на обед к себе или к Юлии; и Гракх с ним уединялся, принимал приглашения, покидая своих прежних спутников.

III. — А еще через месяц, — продолжал Вардий, — по городу поползли слухи. Сначала утверждали, что где-то в районе Суб-урры Юл арендовал домик со специально оборудованным потайным кабинетом, из которого через несколько просверленных в стене дырок можно наблюдать за тем, что происходит в соседней спальне. В кабинете якобы располагаются Юл и Юлия, а в спальню Гракх приводит своих любовниц и на глазах у тайных зрителей демонстрирует свое любовное искусство, заранее оговорив, какой именно вид «представления» будет даваться: египетский, или арабский, или лидийский. Некоторые уточняли, что в качестве партнерш для Гракха иногда использовались женщины из Юлиного окружения: Феба, или Полла Аргентария, или Аргория Максимилла.

Потом стали нашептывать, что дело, дескать, не ограничивается демонстрациями, что Юлия в разгар «представления» покидает потайной кабинет и, явившись в спальню, так сказать, «поднимается на сцену», дабы самой испробовать и отведать по-египетски и по-арабски. Сначала она «сотрудничает» с другими «хористками» и всеми ими, словно корифей хора, «дирижирует». А позже, в том, что греки в комедиях называют «агоном», «хор» удаляется, на «постельной орхестре» остаются Гракх и Юлия, и им на помощь из укрытия спешит Юл Антоний. И с Гракхом Юлия исполняет медленный и плавный лидийский танец, а с Юлом — огненную, неистовую фракийскую пляску. Иногда «танец» и «пляска» совершаются отдельно: долго, до чувственного опустошения тянется лидийский танец, а следом за ним, словно взрыв или каскад взрывов, устраивается фракийский припляс, быстрый, но многократный и неутомимо-неиссякаемый. Но иногда «танец» и «пляска» чередуются, перемежаются, как строфы и антистрофы: немного лидийской изнеженности и тут же — фракийский порыв, и снова, как отдых, — истома лидийская, а следом — фракийский огонь и неистовство, и опять, с быстрой сменой партнера — лидийская томительная ласка, а за ней — фракийская ярость, восторг и безумие. И эдак до полного изнеможения.