Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век

Великий князь Владимирский встречал новгородское посольство, стоя на крыльце еще недостроенного княжеского терема. Ветер трепал его седеющие волосы, бороду, простую белую льняную рубаху, в которую Юрий был одет.

— С чем пожаловали, бояре новгородские? Ужель беда приключилась какая?

Бояре, поклонившись, разом забыв посольский чин, загалдели, перекрикивая и перебивая друг друга. Такого Юрий еще не видел.

— Погодите, — поднял руку князь, останавливая бояр. — Говорите по одному. Хотя бы ты, Роман Михайлович, — кивнул он одному из новгородцев.

— Прости, великий князь, нашу несдержанность. Накипело, вот и не утерпели мужики. А пришли мы к тебе от Господина Великого Новгорода просить князя на стол.

— Чем же вам Ярослав не угодил? — нахмурил брови Юрий.

— Всем хорош, — закивали в поддержку слов Романа Михайловича бояре, — и воевода знатный, и суд его праведный, но сошел из Новугорода, не сказавшись. Звали мы его опять на стол, не идет, — развел руками боярин.

— Обидели, поди, Ярослава. Потому и согласия его нет! — резко бросил Юрий и сошел с крыльца к новгородцам. Те обступили великого князя.

— Вот те крест, государь, — перекрестился ближайший к нему боярин, — как перед Господом, не чинили ему обид.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Юрий. — Верю. Потому князя я вам дам. Всеволода Юрьевича. Ему уже десять лет…

— Всеволода… — погрустнели бояре.

— Сына своего старшего! — И через мгновение добавил: — Дружину малую тоже пришлю. Пора ему учиться рать водить.

Бояре благодарно заговорили, закивали, затрясли бородами.

— Благодарим за князя. А то, государь, мы совсем запечалились. Наседает ворог отовсюду. Рыцари-крестоносцы на порубежье, словно волки голодные, рыщут, норвежцы напали на Биармию и разорили сию землю, Литва звенит мечами… Да чего говорить. Неспокойно ноне в земле новгородской, надобен князь, государь.

Послы пожили еще недельку в Нижнем Новгороде и отбыли во Владимир за новым князем. Юрий же с большой охотой окунулся в дела мирские, спеша в лето тысяча двести двадцать третьего года завершить строительство крепости и княжеского детинца. Тревожно было на сердце у великого князя, не без опаски поглядывал он на мордовские племена, имевшие над собой не только старшин, но даже и царей. И хотя в городе и стихийно возникшем у Волги посаде жило уже немало мордовских мужиков и еще больше мордовских девок, обманом ли, силой или иным путем добытых строителями в лесах, сердце к этому загадочному племени у Юрия не лежало. Да и булгары, считавшие мордву данниками, а земли по Оке своими, недолго будут мириться с воздвигнутым на перепутье рек и торговых путей русским городом.

«Неужто Роман, став зятем царя булгарского, не удержит своего родственника от опрометчивого шага? Разрушение Ошела должно было надолго охладить воинственный пыл булгар, — размышлял Юрий. — Поставить бы еще десяток крепостиц от Нижнего до Городца да здесь, по Оке, с пяток возвести, вот это было бы дело. Но не под силу сия надоба ноне, — не без горечи и сожаления великий князь бросил взгляд в сторону белеющего крестами погоста, раскинувшегося за рекой Почайной. — Мрут мужики от хвори, от трудов тяжких, с голодухи. Но скоро все плохое канет в Лету. Уже гудит многоголосо торг: еще пока не такой, как в Новгороде, но слава о торговом Нижнем растет. Пройдет год-два, и не засеки будут окружать город, а поля, колосящиеся хлебом, луга с пасущимся на них скотом. Но прирастать Нижнему Новгороду торговлей, ибо стал град на Волге крепко. Даст Бог, и с мордвой управимся. Одно плохо: доносят доглядчики, что брат Ярослав возгордился не в меру, помышляет о великокняжеском столе и Ростислава, змея подколодная, его на то подбивает».

— Прости, великий князь, что нарушил твой покой, — раздался голос за спиной.

Юрий обернулся:

— А-а-а, это ты, Арефий Никитич. Чего тебе?

Строительный воевода, виновато крякнув в кулак, произнес:

— Народ собрался. Батюшка Лука ожиданием извелся, просил сказать, что без тебя, государь, церковь освящать не станет.

— Иду. Это который храм-то Божий освящается? Четвертый? Благое дело. По весне вместо этого, — показал князь рукой на церковь Михаила Архангела, — ставить будем храм из камня, высокий, светлый, чтобы глаз радовал, а душа ликовала при виде его.

Великий князь Владимирский возводил город, строил храмы, мирил соседей: словом ли, мечом ли, мирские дела занимали его ум, и не знал он, что на юге, в Северном Китае, зреет темная сила, которая не знает жалости, сострадания, пощады. Имя ей — монголы. Там, где они проходят, остается пустыня.

На севере Китая и по Амуру жили дикие племена, промышлявшие грабежами, скотоводством и охотой. Они считались данниками татар-ниучей, но к ХII веку хан Елусай Багадур объединил разрозненные племена и пошел войной на соседей. Только ранняя смерть не позволила ему осуществить планы создания сильного и независимого государства. Его тринадцатилетний сын Тимучин получил от отца в наследство сорок тысяч семейств. Но многие, не желая подчиняться отроку, подняли мятеж. Собрав тридцать тысяч воинов, Тимучин жестоко подавил мятежников, а главных виновников бунта сварил живьем в семидесяти котлах. Тимучин еще признавал над собой власть татар и совершил немало ратных дел, покоряя народы, разрушая города во славу своих хозяев. Год от года росли его силы. Уже все монгольские и татарские орды, кочевавшие от низовий Амура и до Уральских гор, подчинились Тимучину, киргизы и уйгуры назвались его данниками, а дерзнувший поднять меч против него хан Кераитский был обезглавлен, и его череп, окованный серебром, украшал на пирах стол Великого хана. Чингисхан — так назывался Тимучин, и это имя ему дано провидением Божьим.

Почувствовав силу великую, Чингисхан отказался платить позорную дань татарам-ниучам. Всем своим огромным войском он обрушился на Китай. Девяносто городов покорил юный полководец, а в тысяча двести пятнадцатом году осадил столицу и сжег ее. Пали Персия и Великая Бухария, Самарканд, Хива, Термет, Балх, славившиеся великолепием дворцов, мечетей, искусствами и ремеслами, были обращены в пепел. Некогда цветущее пространство от Арала до Инда было превращено в безмолвную пустыню. Чингисхану не нужны были города, он боялся их и потому разрушал; он презирал золото, но брал его, чтобы еще больше возвыситься. Великий хан ненавидел людей и не знал жалости ни к своим подданным, ни к побежденным. Величие, желание власти над миром — вот что владело им и вело в многочисленных походах.

Весной тысяча двести двадцать четвертого года по воле Чингисхана полководцы Джебе и Субут, пройдя «Железные ворота» и разорив Дербент, с более чем двадцатью тысячами воинов ворвались в половецкие степи. Некогда грозные половецкие орды, словно прогнивший трухлявый пень, рассыпались под ударами туменов татаро-монголов. Не многим удалось избежать гибели. Пали принявшие христианство Юрий Кончакович и Данило Кобякович, ханы Глеб Тирпеевич, Иса Калинкович, Угидей. Лишь Котяну да еще двум не очень именитым ханам посчастливилось увести свои становища на северо-запад в не единожды разоряемый ими Галич. Ныне же шли они в землю галичскую без опаски, ибо на княжестве там сидел зять хана Котяну князь Мстислав Мстиславич Удалой.