Сергей Мирный - Живая сила. Дневник ликвидатора

Потому что ничего не случилось.

По счастью.

По очень простой причине, присутствующей в мире постоянно и незримо.

По «причине», делающей этот мир местом, намного более пригодным для жизни.

Возможно, просто – МЕСТОМ ЖИЗНИ.

25.07.

Ночь. Ярко освещенная внутри палатка – Ленкомната («Ленинская комната»).

За длинным столом (он завален списками и бумажками-донесениями на дозы) пишут офицеры роты.

Миша заклеивает в конверты благодарности.

Бумаги совсем задавили замполита.

Я: Все-таки главная наша работа – на АЭС а не в лагере.

Замполит: Ошибаешься! Я тоже так думал поначалу…

Из рабочего блокнота командира взвода радиационной разведки

В лагере уровень был 0,3 миллирентгена в час.

Как-то – солнышко призакатное – сошлись после работы я, Володя – командир 3-го взвода, еще кто-то.

Стоим, треплемся расслабленно.

Ну, и курим.

Подходит Андрей – замполит [22]роты, тоже становится в кружок.

Вытягивает пачку, чтоб закурить, и сигарета выскальзывает вниз – наземь.

Белая – то есть с фильтром – сигарета. Импортная.

Дефицит. (Курево всегда дефицит в местах вроде Чернобыля.)

Белая заманчивая сигарета с фильтром валяется у наших сапог.

А мы на нее смотрим – офицеры радиационной разведки…

Замполит наклоняется, поднимает ее, обдувает и закуривает.

Все остальные – каждый про себя – вздыхают с облегчением: а то добро пропадает… Уровень-то в сравнении с нашими рабочими – игрушечный; обдуть от пыли – ничего не будет, тут всего лишь пара десятков нормальных уровней…

…«Быстро поднятая сигарета не считается упущенной»…

0,3 миллирентгена в час. Лагерный фон.

Появился в моей роте рядовой Шапиро.

Среднего роста, темноволосый, кругловатое лицо, карие большие, чуть навыкате глаза. Рядовой как рядовой. Ничего особенного.

Но это – для меня.

Это для меня – ничего особенного.

Потому что через недельку подходит ко мне особист – представитель в батальоне Особого отдела (по борьбе со шпионажем и политической неблагонадежностью вообще) – и интересуется: а как Шапиро?

Да:., никак, в общем-то. Обыкновенно. А в чем дело?

Да ни в чем, в общем-то… А как он работает? О чем разговоры ведет? Не стремится ли особенно в разведку попасть? Все вокруг да около, все «Шапиро» да «Шапиро», как будто намекает на что-то, о чем я знаю…

Ну, отвечаю, работает обыкновенно, разговоры… ну, обыкновенные – нормальный парень, короче; пока на АЭС работает…

Ну и ладненько, и пусть на АЭС работает, а в разведку его не берите.

Ладно, не возьмем, отвечаю ему, озадаченный…

Чего это особист к новичку Шапиро прицепился?

– Так Шапиро ж – еврей! – с ходу разрешил эту шараду замполит. – Потому что – Шапиро!

И действительно – Шапиро… Уродись с такой фамилией…

Чуть что – Шапиро! А что – Шапиро? Призвали Шапиро – Шапиро и пришел. А теперь начинается – не такой… Домой тогда отпускайте.

…А вот если б, не дай боже, Шапиро пришел сюда ДОБРОВОЛЬЦЕМ – ой-ой-ой, вот тогда б я ему очень круто не позавидовал!

Тогда б он очень долго особисту объяснял, с чего это он любовью к родине воспылал – и к какой именно родине…

Представьте:

Вы сидите в опере.

В партере.

Музыка – божественная.

На громадной сцене – богатое действо.

Дирижер во фраке.

Люстра под сводом зала.

Строгие костюмы мужчин. Роскошные туалеты дам.

Поблескивают, переливаясь, драгоценности. Обнаженные плечи.

И – благоухание! – тончайшие, нежнейшие арома…

…и тут вы ощущаете, что кто-то – pardon , и еще раз, и еще раз pardon – ПОДЛО НАБЗДЕЛ («Лучше громко перднуть, чем подло набздеть», – говаривала пацанва у нас во дворе), и вредоносный агент невидимо распространяется по рядам партера – обнаженные плечи, блеск драгоценностей, строгие сюртуки мужчин…

Какая там музыка, какая, на фиг, драма!

Но не шевельнется выдержанная публика, и взоры все так же устремлены (но несколько более напряженно) на сцену… Да кто ж это сделал? Уж не этот ли сосед слева, ишь как потеет, мерзавец… На дам и думать страшно… Машет палкой дирижер… Или этот спереди – шея краской заливается… Ч-черт! это ж и на меня могут подумать! Кидает в жар – и сам неудержимо начинаешь краснеть как помидор…

Именно такой эффект произвели несколько простых слов:

– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле.

Простые слова сказал простой невыразительный человечек – особист. Представитель «Особого отдела» – контрразведки, армейского КГБ [23]– в батальоне.

А перед ним сидим мы, офицеры батальона радиационной разведки, два десятка человек, которые как раз эту самую обстановку и «делают»; сидим рядами на грубо сколоченных лавках, кепи держим на коленях или в руках…

– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле.

И тонкий душок предательства пополз по комнате… А как иначе могло быть, когда в помещении с ограниченным числом людей говорят: «Среди вас есть предатель»?

Зависла тишина. Густая, заряженная, насыщенная тишина.

Среди нас должен быть предатель.

Шпион…

Происходит эта «опера» в 35 километрах от Чернобыльской имени Ленина АЭС, в ленинской же комнате батальона разведки – длинной палатке-бараке.

Лето 1986-е от Рождества Христова.

Еще не построен саркофаг, пролом реактора зияет на весь мир черной дырой, и в жаркую погоду поднимаются уровни радиации по ветру от 4-го развороченного блока… А перед нами стоит особист, который видел АЭС только в телевизоре (если видел), и намекает нам… да что там намекает – прямо утверждает! – «Среди вас есть предатель»…

– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле…

И в наступившей тишине каждый думал одно и то же: «Ч-черт! Это ж и на меня могут подумать…»

Не скажу, сколько она тянулась, эта пауза -

– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле… - и какой вихрь – тщательно маскируемый невозмутимостью наружной – пронесся у каждого из нас в голове -

– В ЦРУ знают радиационную обстановку в Чернобыле… – пока особист своим взглядом, почти рентгеновским, «сканировал» публику…

И тут меня словно коснулся ветерок облегчения: я не крайний! Я НЕ КРАЙНИЙ!!!

Я НЕ ДОБРОВОЛЕЦ!

Я не сам сюда пришел! Я не рвался сюда, а мне повестку сунули – распишись! «На основании Закона «О всеобщей… [24]» – заставили! А я не хотел, на фиг мне этот Чернобыль с его обстановкой радиационной…

Это, конечно, не алиби (для советской власти алиби не бывает, для ее «особых органов» замечательных) – но все же…

И все мы тут такие, самого этого особиста бдительного включая…