Сергей Мирный - Живая сила. Дневник ликвидатора

Ну да ладно, это я все не для того затеял, чтоб зубы поскалить, а для того, чтоб статистическую базу под свои выводы подвести.

Объясняю:

Сортир наш был – в чистом песчаном поле построенный сарай: длинный, обитый толью. Крыша двускатная, тоже толь. Вход (дверей никаких!) один, зато широкий, как ворота. Внутри по центру – ряд колонн из светлой обтесанной сосны (на них на вбитых гвоздях – свежие газеты). По обе стороны от колонн в деревянном настиле – два ряда дыр… Все просто.

И еще: было в нашем сортире непривычно – просто удивительно! – светло.

Так вот, пока дойдешь до свободного очкоместа, поневоле будешь знать, как сегодня батальон радиационной разведки гадит. И уже погадил – внизу, под настилом.

Жидковато гадит.

Жидковато гадит батальон радиационной разведки.

Гораздо жиже, чем на обычных военных сборах, не «специальных». Я, конечно, не имею в виду случаев, когда боеспособность части вконец подорвана дизентерией. А так – я уже говорил – от армейских беспрерывных каш обычно крепит. Но тут, в чернобыле…

Чтоб сразу было понятно:

Газета в армии – это сортирное чтиво.

Не из каких-то там особых идеологических соображений, а просто по определению, потому что она на бумажном носителе; а бумага (любая, о туалетной я вообще молчу) – дефицит в армии.

Информация о чернобыле в газетах?

Она нас на самом деле не очень-то и интересовала.

Потому что она у нас была.

Ну разве так – похихикать над тем, что пишут и что передают.

А больше мир вне наших границ интересовал…

Вот поначалу – да, поначалу страшно интересно было

читать о чернобыле –

и быть в чернобыле

сравнивать: ты ж все это видишь… Я на будущее научился (кстати, очень полезный навык оказался)… как бы это сказать?., восстанавливать, что на самом деле происходит, – по тому, что об этом в газетах пишут…

И какое это было сравнение?

Да, в общем, никакого… Как бы вам это объяснить… Ну вот.

Представьте.

Стоит перед тобой такой гер-ррой – в парадной военной форме, все начищено, блестит, строевая стойка, грудь колесом – такой красавец, богатырь – ну, ор-рел!

…Но ты находишься в такой позиции, что видишь его как бы сбоку – и видишь: задница-то у него голая (и к тому ж, похоже, извиняюсь, обосранная)…

Вот такое вот было сравнение, когда в чернобыле – «о Чернобыле» – в газетах читал. Очень полезный навык оказался.

Книги в армии плохо читаются, это и до чернобыля было (и не мной одним) на опыте установлено: вроде и без дела сидишь – ждешь там чего-то обычно, и книга есть, а – не идет… Как-то действительность эта окружающая – цвета хаки замечательного – от себя не отпускает, не дает от себя уйти в книжный мир – в другую реальность…

Вот – книга Гаршина.

Купил я ее в Чернобыле – в городе Чернобыль, в универмаге.

«Рассказы».

В мягкой обложке.

Как приличный книгочей, обернул бумагой.

Газетой. Что вообще-то неприлично (типографская краска мажется), но другой бумаги просто не было.

И, кажется, читал.

Потому что когда вернулся, обнаружил на обертке-обложке, у корешка – грязь (в смысле «несколько фоновых уровней радиации») – там, где руками берешь. Обложку выбросил – книжку оставил.

…Но настолько не до нее – не до книг! – там было, что ощущение такое, как будто и в руки не брал ее вообще! Это уже после, по возвращении из чернобыля, я Гаршина всего перечитал… [29]

«Из всех искусств важнейшим для нас является кино».

Это сказал Владимир Ильич Ленин.

И то же самое сказал бы любой из нашего лагеря.

Кино – это любимое развлечение лагерного люда.

Чтоб не сказать – единственное (не считая, естественно, работу: на АЭС и разведку).

Причем учтите сразу один момент (я об этом еще пацаном в книге Зощенко прочитал): на передовую, на фронт Великой Отечественной войны, привезли авторы только что сделанное кино о войне. Надеясь, естественно, на то, что его хорошо примут. А солдаты – солдаты были, мягко говоря, очень и очень не в восторге от того, что им будут показывать войну: и так надоела, проклятая, в печенках сидит, на что б другое посмотреть… Съемочная группа очень была расстроена.

Это я вспоминал всякий раз, когда кино смотрел в чернобыле.

Вспоминал – и радовался. У нас с этим было совсем не так.

Кино в лагере показывали за генеральской линейкой.

Лагерь громадный – 25-я бригада: в несколько рядов тянутся палатки, в них личный состав обитает; перед ними – генеральская линейка (что-то вроде парадной ухоженной грунтовой дороги); дальше опушка леса – соснового.

Вот на этой опушке, на такой бо-о-ольшой поляне и был оборудован клуб.

Если вы думаете, что это здание, – ошибаетесь.

Клуб – это место. Ровное пустое место на опушке.

Если вы думаете, что там были лавки, – то опять же ошибаетесь.

Там было гениальное изобретение – канавки для ног.

Сидишь на земле, ватник или досочку – у кого что – под себя подмащиваешь, а ноги в канавке. Как на скамейке. Очень удобно.

Когда стемнеет (если известно, что будет кино: днем вывешено объявление), народ подтягивается к поляне. Идут обычно смотреть по двое – с ватниками: на одном ватнике сидят, чтоб от земли не холодно, а другой сверху на плечи набрасывают – ночи холодные. Удобно. Тепло. И сверху, и снизу. Ноги в канавку свисают. Кто-то на деревьях обустраивается, на груше посреди поляны (это вообще такое роскошное, «генеральское» место), кто-то вообще на будку-кинопередвижку залез… Курят, дымок подымается. Все комментируется, возгласы, выкрики, взрывы хохота, когда кто-то особенно удачно сказанул, – народное гулянье, одним словом.

Важнейшее из искусств.

…Я обычно наблюдал (не скажу «смотрел», времени обычно не хватало, да и нечасто мы туда попадали с нашими ночными возвращениями с разведки) – наблюдал за кино сбоку, стоя с краю с кем-то из приятелей, и сразу видел и фильм, и реакцию публики с ногами в ямах. Как-то оно объемней, полней – сочнее, что ли, – воспринималось…

Мне запомнились два фильма…

«Африканец».

По-моему, он так и назывался: «Африканец».

Кажется, французский: цветной, Африка, приключения, яркие краски… (В зоне цветов катастрофически не хватает.)

Бывшие жена и муж – парижане, – как-то они там в Африке вместе оказываются, куча приключений, все ярко, экзотично, с юмором… В конце концов оценивают друг друга по-новому, укладываются наконец спать под одной… ну, не крышей, а тентом палатки… А следующий кадр – отсвет утра на ее лице, и сквозь сон она бормочет устало-счастливо: «Ну дай поспать хоть чуть-чуть, мы ж только заснули», ибо, судя по шевелению одеяла в районе ее груди, там происходят какие-то действия… И тут камера отодвигается – и видно, что это… хобот! Слон хоботом залез в палатку, шарит, лакомство ищет, ну, и нашел… Настоящий африканец.