Юсуф Зейдан - Азазель

Наконец я увидел Нестория, одетого в патриаршую ризу, и душа моя возликовала.

Служба продолжалась до самого утра. Когда поднялось солнце и в церковные окна стал пробиваться свет, я вместе с сотнями других вкусивших благословения верующих вышел наружу и поспешил на подворье, чтобы поприветствовать достопочтенного Нестория. Он появился через несколько минут в окружении группы священников. Рядом с ним шествовали два епископа: Иоанн, епископ Антиохийский {93}, и Раббула, епископ Эфесский {94}. Увидев меня, достопочтенный Несторий подошел и поздоровался, и я обратил внимание, с каким уважением посмотрели на меня остальные. Никто из них не знал меня, но они понимали, что если Несторий общается с каким-то монахом, то это неспроста. Кем бы я ни был — Господь ничего просто так не делал!

У входа в странноприимный дом Несторий негромко сказал, что ему нужно отдохнуть и поэтому сейчас мы расстанемся, а увидимся по окончании молитвы шестого часа после полудня. Молодой служка проводил меня в комнату, расположенную на верхнем этаже, чтобы я тоже мог немного отдохнуть. Комната представляла собой чисто прибранное квадратное помещение, в правом углу которого, прямо под окном, выполненным в форме большого креста, стояла небольшая кровать. На противоположной стене висели деревянное распятие и написанная яркими красками икона Девы Марии, которую в здешних местах изображают несколько по-другому, нежели у нас в Египте, хотя одухотворенный образ ее одинаков на всех изображениях, как и покров головы, который сходно пишут на всех иконах.

Дева… Я не отрываясь смотрел на нее, пока мне не привиделось, будто воочию вижу ее перед собой. Какой же покой изливает Твой светлый облик на наши души, какая радость исходит от Твоего умиротворенного лика и исполненных очей! Ах, если бы только я мог жить в одно время с Тобой и омываться светом Твоего лицезрения, о Мать света! Восприняла бы Ты меня? И было бы мне позволено преклонить свою голову на Твою святую и целомудренную грудь?..

Я прижался щекой к изображению Девы. Мои глаза затуманились, и жаркие слезы покатились на бороду. Несколько мгновений я оставался припавшим к иконе, пока не почувствовал, что она уносит меня в небесную высь… А когда я ощутил, что из глаз Девы выкатились две слезинки и омочили мою щеку, рыдания сотрясли меня. Я прижался к иконе так, что почти слился с ней, ощущая исходящую от нее прохладу, покой и умиротворение. Мои грудь и голова наполнились божественным светом… Я был…

— Гипа!

— Чего тебе, Азазель? Чего ты теперь хочешь?

— Антиохия, встреча с Несторием и все, что случилось тогда…

Я расслабленно вытянулся на кровати, словно возвратился из странствия по далекой небесной выси, и до самого полудня проспал беспробудным сном… Проснувшись, я почувствовал, как радость и любовь переполняют сердце, и решил по возвращении в монастырь сочинить гимн, посвященный Деве Марии, который начинался бы словами «О средоточие нежности и источник света…».

Я спустился по лестнице, освещенной лучами солнца, пробивавшимися сквозь многочисленные и изумительные по форме окна. Внизу уже собралось большое количество священников, дьяконов и служек, сновавших по длинному проходу, тянущемуся вдоль комнат и зал. Я было поинтересовался, не знает ли кто монаха по имени Фарисей, но никакого вразумительного ответа так и не получил. Тогда я стал расспрашивать о том, где остановился епископ Несторий, и меня отвели в просторный зал, высокие окна которого выходили в маленький сад, а вдоль стен были устроены скамьи, покрытые старинными покрывалами из крашеной шерсти.

Несторий сидел в правом углу залы, держа в руках большую книгу в кожаном переплете. Его окружали пятеро высших церковных иерархов, среди них выделялись два епископа, которые сопровождали его после службы. Увидев меня, Несторий отложил книгу в сторону и поднялся, чтобы поздороваться. Я поспешил к нему и поцеловал его руку. В ответ он приложился губами к моей голове и, благословив, усадил возле себя. Затем между нами состоялся разговор, который я помню слово в слово.

— Преосвященнейший владыко епископ, — произнес я, — я очень скучал по тебе.

— Тебе следовало уведомить нас о своей тоске, например послать хотя бы одно-единственное письмо в Константинополь!

— Прошу прощения, отец мой, но не привычен я писать письма.

— Зато тебе не привыкать писать замечательные стихи… А ты знаешь, Раббула, — обратился он к сидящему рядом епископу, — что Гипа — поэт, одаренный ничуть не меньше, чем ты. Он, как и ты, сочиняет стихи по-сирийски и по-гречески, хотя по происхождению египтянин, а его родной язык — коптский.

Епископ Раббула вымученно растянул губы в вежливой улыбке и ответил, что сможет решить, насколько хороши мои стихи, только после того, как услышит их.

— О поэте, — добавил он, — говорят только его стихи, а свидетельства слушателей мало что значат, даже если это свидетельство самого Его Блаженства {95}Нестория.

Присутствующие почтительно рассмеялись его остроумному замечанию, меня нисколько не развеселившему. Епископ Несторий поднял книгу, которую держал в руках, когда я входил в залу, и протянул мне, чтобы я передал ее епископу Раббуле:

— Это, Гипа, благословенный перевод Евангелия епископа Раббулы с греческого на сирийский… Видел ли ты когда-нибудь прежде нечто подобное?

— Нет, благословенный отец мой, но я слышал о нем. Вне всякого сомнения — изумительный труд!

Я перенял книгу из его рук и передал Раббуле, который благоговейно положил ее себе на колени и погладил обложку. Лицо его озарилось гордостью, и с нескрываемым удовольствием, покачивая головой, он сказал:

— Это результат моих смиренных усилий, направленных на отвращение людей нашей церкви от Диатессарона и его еретического сочинителя [15].

Меня подмывало взять в руки этот перевод и заглянуть в него. Но я воздержался от соблазна, когда увидел, с каким высокомерным удовольствием поглаживает книгу епископ Раббула. Через какое-то время священники извинились и ушли, остались оба епископа и какой-то человек из Антиохии в священническом облачении. О епископах, благодаря их известности, я раньше слышал, а неизвестного священника мне представил Несторий:

— Это пресвитер {96}нашей церкви Анастасий, антиохиец, но сейчас он вместе со мной пребывает в Константинополе. Брат выдающегося ума и сердца, исполненного веры.

Я дружелюбно наклонил голову, приветствуя священника, и он в ответ поприветствовал меня, холодно кивнув. В его лице было какое-то напряжение, причины которого я поначалу не разобрал, хотя состоявшийся впоследствии между нами разговор показал, что таилось в его сердце. Когда благословенный Несторий начал говорить, улыбки с лиц присутствующих исчезли и могло показаться, что наше собрание было созвано, чтобы обсудить некое важное дело.