Юсуф Зейдан - Азазель

— Ну нет, Гипа, нет… Женщины и весь их род — причина всякого зла, и земля, и небеса, и вода, и воздух, и растения суть не женского, но и не мужского пола. Они дары Господа Адаму, которого обольстила его жена-змея. И тогда произошло то, о чем мы знаем. А Дева Мария — это исключение. Бог сделал ее чистой, чтобы проистек из нее Господь наш Иисус Христос. Чтобы мы знали, что величайшее может происходить из наиничтожнейшего, как жемчужина прорастает в устрице. А иначе какой бы Она была Девственницей, если бы не родила сына — Иисуса Христа?!

Меня озадачили его рассуждения, но я не пожелал спорить: богословскую науку в Египте он не изучал и не мог знать о том, что «проистекать» — философский термин, который недопустимо использовать применительно к воплощению, и что Иисус взял от плоти Девы свою человеческую природу, именно поэтому он наполовину человек, как нас учили… В тот раз, молча вглядываясь вдаль, Фарисей неожиданно, словно ему только что открылось нечто важное, изрек:

— Посмотри на этот монастырь, а также на все другие монастыри и церкви. Почему в них царит мир? Потому что в них нет женщин и проистекающих от них невзгод и предательств.

— Неужели все женщины так лицемерны?

— Точно говорю тебе! Единственный мужчина, который не пал жертвой неверности жены своей, — это отец наш Адам. И то потому, что рядом с ней не оказалось другого мужчины. А нашелся бы такой — она бы тотчас же изменила Адаму или в постели, или в мечтах. И тем предала бы его вместе с проклятым Азазелем — уж эти двое точно бы объединились против него!

Фарисей любит разглагольстовать. Увлекаясь собственными рассуждениями, он потряхивает головой и часто выписывает в воздухе то или иное слово, словно призывает еще и воочию убедиться в истинности того, что говорит. Увлеченный речью, он никогда не смотрит в лицо собеседнику, как будто обращается к кому-то другому… Однажды, желая поддеть его, я не без иронии поинтересовался:

— А как же женские монастыри?

Но он тут же вскочил как ужаленный и рек:

— А-а, это новшество построено на песке. Монашество — это чистота, непорочность и отказ от тленной жизни, и одним из его отличительных требований является воздержание от женщины. А как такое возможно для женщин? Ты что, не помнишь, что сказал апостол Матфей в Евангелии со слов Иисуса Христа: «Кто может вместить, да вместит» {85}? Апостол Павел в Первом послании к Коринфянам говорит: «…хорошо человеку не касаться женщины» {86}.

— Но апостол Павел в том же послании утверждал: «Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак»!

— И продолжал: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я».

В ту пору Фарисей был большим спорщиком, сейчас он уже не тот.

Он почти наизусть помнит все канонические книги, все четыре Евангелия и Послания апостолов. Совершенно не выносит еретических сочинений и запрещенных списков, очень подозрительно относится к любым неканоническим писаниям, которые с недавних пор мы стали именовать апокрифами, и неизменно упрекал меня за хранимые в келье копии запрещенных Евангелий. Я доверил ему эту тайну через год после нашего знакомства, и он никому не рассказал о ней.

Философия сильно раздражает его, хотя сам он не прочь пофилософствовать и по натуре скорее богослов. Его живо интересовали решения Поместных соборов {87}и Вселенского собора, заседавшего почти сто лет назад в Никее {88}в присутствии епископов, утвердивших для нас знаменитый Символ веры. Толкования этого Символа, комментарии к этим толкованиям увлекали его чрезвычайно. Естественно, что его сильно заботили толкования и пояснения к Евангелиям, он не просто интересовался, а страстно горел всем, что было связано с понятием ипостаси {89}. Говорить, рассуждать и спорить об этом он никогда не уставал, именно поэтому и получил прозвище Фарисей, которым называли его близкие ему люди: Фарисей-ипостась [13].

Монахи знали, как подначить его: достаточно было задать ему вопрос о природе Иисуса Христа, его смысле и истинной сущности, и о других подобных предметах и разнообразных дефинициях, являвшихся синонимами многозначного и сложного для восприятия понятия «ипостась», особенно в этих краях, где в ходу греческий, сирийский и арабский, не говоря уж о других, менее важных языках. Фарисей знает все вариации этого термина на всех этих языках.

Когда мы впервые встретились, он немедленно спросил меня, как египтяне и александрийцы трактуют понятие «ипостась». Я ответил, что оно означает человека или существо, обладающее индивидуальностью, и что мы не часто используем это слово в повседневной речи. На что он заметил: «И правильно делаете!» Обычно он не реагировал на приставания других монахов, но когда его сильно донимали, разражался целой лекцией о Святой Троице: Отце, Сыне и Святом Духе. Он в мельчайших подробностях объяснял все возможные толкования, течения и измышления на эту тему и неизменно заканчивал свое выступление заявлением о соединении Бога и Христа, Отца и Сына в единой ипостасной сущности и природе. Часто монахи не выдерживали наших долгих посиделок и уходили, а он все не унимался и продолжал объяснять, пока оставался хотя бы единственный слушатель или не наступало время молитвы: тогда он замолкал уже у самого входа в церковь. Фарисей любил повторять, что когда-нибудь сочинит отдельное послание, разъясняющее ипостась Троицы.

Несколько месяцев назад настоятель решительно призвал его к себе и повелел прекратить все рассуждения об ипостаси, а также сурово предупредил остальных монахов, чтобы они не подстрекали его на подобное, и те повиновались. И хотя после внушения настоятеля он прекратил читать лекции об ипостаси, прозвище Фарисей-ипостась прочно приклеилось к нему.

Как-то во время одного из наших памятных заседаний я поинтересовался у настоятеля, почему монахам нельзя рассуждать об ипостаси, и он решительно заявил, что подобные диспуты зловредны, ибо прокладывают путь к смуте и доводят до ереси, даже если они ведутся во имя изучения богословия или ради того, чтобы убить время… «Монашество выше всего этого!» — резко ответил настоятель, явно раздосадованный таким вопросом. Я согласился с ним, как и все прочие, и с тех пор никто больше не осмеливался рассуждать на эту тему.

Четыре месяца назад Фарисей был срочно вызван в Антиохию. Он отправился туда и пропал на целый месяц. Я очень скучал по нему. Затем он вернулся так же неожиданно, как и уехал, но уже совсем другим человеком. Светлая улыбка, часто озарявшая его лицо, куда-то исчезла… Когда я спросил, что произошло за этот месяц, он отделался молчанием.

В конце года четыреста двадцать девятого от Рождества Христова на горизонте стали собираться грозные тучи: из Константинополя поступали тревожные и не вполне понятные мне известия. Епископ Несторий созвал там Поместный собор, на котором запретил нескольким священникам совершать церковные требы и приговорил их к изгнанию за то, что они были не согласны с его мнением относительно Девы Марии Христородицы — Христотокос и упорствовали в своих убеждениях, как и большинство народа, верящего в то, что Дева является Богородицей — Теотокос, что означает Матерь Божья… Еще до нас дошло, что епископ Несторий повелел сжечь арианский храм в Константинополе {90}и добился того, что вышел императорский указ об изгнании последователей Ария… Он также объявил войну сторонникам церкви «чистых» [14], обвинил их в ереси, наложил анафему и отлучил от православной веры.