Борис Васильев - Ольга, королева русов. Вещий Олег

Однако одно решение тянуло за собою другое: иноплеменную юную рабыню нельзя было оставлять в чужом городе, обрекая на полное одиночество. Альвена доверяла своей челяди, но, по ее же мечтательным расчетам, Инегельду ждала высокая судьба, а потому общаться с челядью следовало теперь лишь вынужденно, в виде повелений, а не просьб. Дружить, откровенничать, смеяться или плакать обычаи дозволяли только в своем кругу, но такого крута у Инегельды как раз и не было. Однако выход был — он первым шевельнулся в уме Альвены, — дерзкий, вызывающий, но обещающий очень многое в случае, если ей удастся умолить конунга Олега расстаться с даром князя Воислава. И выходом этим была Неждана: уж ее-то словечко, замолвленное за ровесницу, волшебным ключом открывало сердце конунга.

Неждана считанные разы, да и то в детстве, встречалась с Альвеной, но знала о ней многое: шепотки в женской половине были обычным явлением. Знала и сторонилась, поскольку девичество и положение диктовали ей ничего не знать и никогда не сближаться. Они спокойно сосуществовали на разных ветвях властного дерева русов, надежно укрытые листвой своего окружения, знакомства и связей, но корень, питающий их жизни смыслом, был единым: любовь и преданность конунгу. И поэтому, узнав от прислужницы, что ее хочет видеть Альвена, Неждана не столько удивилась, сколько встревожилась.

— Прости, госпожа, что беспокою тебя, — приветствовала Альвена, склонившись в поклоне.

— Не называй меня госпожой, Альвена. Мы равно приближены к конунгу, хотя и разными желаниями.

— Но, госпожа…

— Я сказала. Что привело тебя ко мне? Дурные вести?

— Нет, Неждана. Необходимость в твоей помощи и защите.

— Тебе кто-нибудь угрожает?

— Защита и твое покровительство нужны не мне. Альвена выразительно замолчала, и Неждана, спохватившись, молча указала ей на кресло. Спросила, когда они сели друг против друга. Как на переговорах.

— Кто же нуждается в моей помощи?

Альвена помолчала, подыскивая слова. Неждана терпеливо ждала.

— Смоленский князь Воислав передал в дар конунгу Олегу юную деву из земли пруссов.

— Она пригожа?

— Дар стоит ее красоты. Хальвард поселил ее у меня, чтобы я ближе познакомилась с нею и… и по возможности проверила ее рассказы о себе самой.

— Значит, Хальвард был чем-то встревожен? Странно, он ничего не сказал мне, когда заходил прощаться перед отъездом.

— Подозрительность — основа его ремесла.

— И что же тебе удалось узнать?

— Ее рассказы правдивы, она невинна и чиста. Но…

И вновь Альвена замолчала. Она знала о Неждане многое, но впервые говорила с нею с глазу на глаз, сразу ощутив не только настороженность, но и странное неприятие, которое любимица конунга и не пыталась скрывать. Это осложняло беседу, превращая ее из разговора двух союзниц в разговор двух соперниц. Тем более что Неждана не торопилась прийти к ней на помощь.

— Кое-какие сведения, которые я получила от девицы — ее зовут Инегельдой, — требуют немедленной передачи Хальварду. А он уже выехал в стан конунга, и я вынуждена последовать за ним. Таково было его повеление.

— Странно, — холодно улыбнулась Неждана.

— Что? — растерянно спросила Альвена.

— Хальвард оставил тебе дар, который стоит собственной красоты, не позаботившись об охране сокровища.

— Он не собирался покидать Старую Русу.

— Но оставил тебе повеление немедленно сообщать ему все новое. Видимо, он просто стареет. Продолжай.

И опять Альвена помолчала. Беседу вела не она, а эта избалованная любовью конунга славянская девчонка, что было и непривычно, и неприятно, и молчала она в растерянности. Но собралась с духом и решительно изменила весь строй неприятной для нее беседы:

— Я пришла с нижайшей мольбой, Неждана. Приюти в своих покоях Инегельду, пока я не вернусь из стана конунга. Два моих стражника да женская челядь — плохая охрана для собственности конунга.

— Приведи эту собственность накануне отъезда. — Неждана встала, показав этим, что беседа окончена.

Альвена поспешно вскочила с кресла, низко поклонилась, молча пошла к дверям.

— Кстати, эта дареная девица владеет мечом? — неожиданно спросила Неждана.

— Н-не знаю, — растерялась Альвена. — Кажется, она что-то говорила, но…

— Я позанимаюсь с нею, — холодно улыбнулась Неждана. — С удовольствием.

И, кивнув, удалилась в собственные покои, не дожидаясь ухода Альвены.

Убийство городского палача вместе со стражником, служанкой-рабой и неизвестным наделало в Полоцке много шума, слухов и разговоров. Собственно, не само злодеяние — к убийствам торговый город давно привык, — а две необъяснимые странности, связанные с ним: исчезновение головы палача, умело отрубленной то ли секирой, то ли мечом, и труп недавно объявившегося в городе финского знахаря, которого многие считали немым, убитого подлым ударом в спину. Кто и, главное, за что мог расправиться с катом, особых толков не вызывало: палач заслужил собственную смерть собственным ремеслом. Но кто и зачем убил неизвестного финна, по всем признакам, тоже принимавшего участие в расправе с палачом, оставалось загадкой, которую конунг Рогхард поручил разгадать самому Орогосту. И опять переполнились пыточные клети, опять хватали людей по малейшему подозрению и вовсе без всяких подозрений, опять воплями и стонами запрудило подвалы и порубы. Посвирепствовав неделю, Орогост так ничего и не добился, вынужден был выпустить уцелевших, а затем лично доложить конунгу:

— Финны сводили счеты. С убитым в спину был еще один. Он исчез из города, а трупа его не обнаружено.

— Возможно, — поразмыслив, сказал Рогхард. — Возможно, только кому могла понадобиться голова Клеста, кроме князя Рюрика? Ты хотя бы задумался над этим, Орогост?

Орогост над этим не задумывался, поскольку больше привык исполнять повеления напрямую. Но в придворных играх поднаторел, а потому и ответил без запинки:

— Родовая месть, конунг. Палач до этого жестоко бичевал молодого финна и готовился отсечь голову еще одному.

— Следовательно, ты полагаешь, что ни варяги Рюрика, ни новгородцы, ни русы к убийству не причастны?

— Я уверен в этом, конунг.

— Пусть город живет спокойно.

В Полоцке воцарилось спокойствие, которое все жители восприняли с огромным облегчением. А проезжие торговые люди разных племен — в особенности: чрезвычайные обстоятельства всегда помеха торговле. И среди этих торговых людей один вздохнул с особенной радостью:

— Пронесло.

Это был сохранивший молодую статность купец, стриженный по-славянски в «кружок», имевший грамоту Смоленского торгового товарищества и кривичскую бороду клином, а не лопатой, как стригли свои бороды новгородские торговые гости. Он выгодно сменял бобровые шкуры и бобровую струю на полоцкий лен, который намеревался по договору доставить в Киев, и ожидал разрешения властей на присоединение к торговому каравану рогов, чтобы вместе с ними сплавиться на юг. Если бы его — даже с кривичской бородой и славянской прической — увидел памятливый на лица Рюрик, то он без особого напряжения узнал бы в купце одного из самых близких людей Олега — боярина и воеводу Годхарда, не раз сопровождавшего конунга русов в Господин Великий Новгород. Но Рюрик был далеко, в земли рогов не совался да и не думал сейчас ни о Полоцке, ни о сбежавшем от него палаче. Ему хватало иных забот.