Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

Сытого Зеведея не беспокоили желудки горожан, он пекся об их грешных, невежественных душах. Если он не заседал в суде и не следил в домах за омовением чаш и скамей, то ходил по улочкам Назарета и наставлял в Законе каждого встречного. Когда он шел по городу в своих судейских ризах, с молитвенными ремешками на лбу и левой руке, в сопровождении двух нарядных сыновей, он чувствовал себя тем, кто получил все, чего заслуживает праведный человек: хорошую семью, почтение сограждан и благоволение в очах Божьих. Вышагивая с гордо поднятой головой, он не замечал, как люди, приметив его издали, стремятся проскочить мимо него или вовсе спрятаться за углом. Это видели его сыновья, и братьям становилось неловко за их невыносимого отца. И совсем уж было стыдно, когда Зеведей, отличавшийся хорошей памятью, останавливал прохожего и, начав с вежливых расспросов о его жизни во всех мелочах, переходил к наставлениям и поучениям. Бедный горшечник или садовник переминался с ноги на ногу и тоскливо поглядывал по сторонам, но сохранял почтительную позу и не смел оборвать судью, ибо тот, кто не заботился должным образом о спасении своей души, становился врагом Зеведея. Никто не хотел стать врагом такого влиятельного человека в городе. В конце концов, он отпускал беднягу, которого, возможно, давно заждались в цеху или на винограднике и теперь осыпали упреками в нерадивости.

Иоанна и Иакова очень тяготили эти показательные прогулки с отцом, но они тоже не смели восстать против судейского авторитета и покорно сопровождали его в качестве почетного эскорта. Иногда братья сговаривались и, ссылаясь поочередно на недомогание, сопровождали отца поодиночке. Младший Иоанн чаще прибегал к этой хитрости, а судья, ничего не подозревая, только повторял, что его младший отрок с детства отличался более слабым здоровьем, чем первенец Иаков, ибо допустить не мог мысли, что его сыновья могут стыдиться такого достойнейшего во всех отношениях родителя.

Зеведей был всем доволен, пока с ним не случилось невероятное: он заболел водянкой. Его ноги распухли и стали похожи на винные мехи. Прекратились прогулки по городу и даже заседания в суде и синагоге. Зеведей мог лишь лежать. Он искренне не понимал, за что ему такое наказание и вопрошал об этом своего Господа, которому служил верой и правдой. Бог безмолвствовал. Минуло жаркое лето, проведенное им в постели, которая стала ему ненавистна вместе с потолком и стенами собственного дома. А ведь он любил свой дом, расширял и обустраивал его долгие годы. Все это время сыновья с матерью не отходили от него и обнаружили, что их строгий родитель капризен и сварлив. Еда ему не нравилась, света не хватало, воздух был нехорош. Он гонял прислугу и покрикивал на мать. Его покинуло обычное самодовольство, а вместе с ним ушло и хорошее настроение.

Осенью Зеведей почувствовал себя лучше. Приближался праздник очищения, Иом Киппур, день священнейшей службы в Иерусалиме. За свою жизнь он не пропустил ни одного праздника и каждый год в этот день стоял во дворе Храма в месте, отведенном для равных ему, среди левитов. И ныне, несмотря на болезнь, он хотел опять быть в строю, тем более, что теперь день очищения приобрел для него новый смысл. Он хотел очиститься от той скверны, которая раздула его тело. До сих пор Зеведей любил этот праздник за чувство единства со своим грешным, но избранным народом. В этот день Верховный Жрец исповедовал перед Богом грехи Израиля и приносил жертву покаяния за весь народ. Десятки тысяч паломников заполняли все дворы Храма, все его приделы и каялись в своих грехах. Зеведей с трудом находил, в чем ему каяться, ведь для того и был дан ему разум и знание, чтобы воздерживаться от греха, но, стоя в толпе, он проникался чувством общей греховности и каялся истово, со слезами на глазах. “Прости, Господи Всевышний, если в чем я согрешил пред тобою, - шептали его фарисейские уста.

Только священники на самом внутреннем дворе перед святилищем участвовали в жертвоприношении у алтаря, и только они видели процедуру собственными глазами. Все прочие тысячи и тысячи стояли за стенами священнического двора и видеть все могли лишь мысленным взором. Зеведею, знающему ритуал во всех тонкостях, видеть это было легче других. Он легко угадывал, как Верховный Жрец, одетый в белый лен, бросает жребий о двух козлах, приведенных к алтарю, и одного из них, на которого пал жребий, он отправляет с нарочным левитом в пустыню, чтобы отпустить его там во власть демона Азазела, а другого закалывает в жертву искупления, обливая его алой кровью алтарь и сжигая жир его с благовониями во славу Господу.

За две недели до праздника Зеведей заспешил в дорогу. Он боялся опоздать на событие, которое стало самым важным для него. От этой встречи с Всевышним зависела его жизнь. На такие встречи лучше отправляться загодя. Там наверху ждать не станут.

Судья не мог ехать верхом, и сыновья приготовили для него крытую повозку. Он потребовал снять тент, чтобы видеть родину во время паломничества, впитывать в себя ее целебные краски, запахи, узнавать ландшафты и города, мимо которых столько раз проезжал. Звериный инстинкт подсказывал ему, что он в последний раз едет по Святой земле. В повозку наложили сена и матрацев, но мягче она стала не намного. Издавая стоны на каждом ухабе, он готовил себя к настоящему подвигу: выстоять на своих раздутых, слоноподобных ногах многочасовую службу. Только тогда воздастся ему.

Дорога была длинная, а Зеведей любил послушать самого себя. Он гордился своими продуманными и аргументированными мнениями. Память иных людей устроена как мусорная свалка. Когда у них в разговоре возникает потребность в каком-то собственном мнении, они начинают лихорадочно искать его в памяти, а время уходит, и вот запоздалое мнение уже никому не нужно. Глядя на своих собеседников в этих ситуациях, Зеведей так себе и говорил: “Ну вот, пошел на свою свалку и затерялся”. Сам Зеведей никогда не лез за словом в карман. В судейских дебатах и теологических диспутах такое поведение было непростительным. Разумный человек всегда знает, что ему ответить. Умственный багаж судьи представлял собой архивированную библиотеку с ячейками, в которых хранились мнения, законы и притчи. Они были сгруппированы в подразделы, подразделы объединены в разделы и т.д. Когда в разговоре поднималась та или иная тема, судья мог, не отрываясь ни на мгновение от беседы, достать нужную ячейку и вынуть из нее необходимое суждение, подкрепленное Писанием и его собственным житейским опытом. Человек - сам себе мера, и собственный ум не может казаться ему поверхностным, - ведь для понимания этого нужно прежде поумнеть, но прохождение такого процесса как раз и свидетельствуют о глубокомыслии. Человек может сказать о себе лишь в прошедшем времени: “Я был глуп”, - но не в настоящем. В мире нет невежд и дураков.