Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

Много дней Иамес и Иохонан провели в совместных молениях во внутреннем дворе, не покидая его неделями. Внутренний двор был закрытой территорией. Он находился на более высокой террасе, из нижнего языческого двора к нему по всему периметру вели четырнадцать ступеней. На этих ступенях круглый год сидели больные, увечные, нищие и собирали подаяние. Стены внутреннего двора имели девять арок, главная арка в восточной стене называлась Красными воротами - за отделку из коринфской меди - и выходила к портику Соломона во внешнем дворе. И на всех девяти входах висели таблички с надписями на греческом и латыни, запрещающие вход во внутренний двор увечным, больным и язычникам. Калека и чужак должны были здесь остановиться.

Два нашрита подолгу беседовали друг с другом. Наблюдая с детства за храмовой жизнью, Иохонан пришел к ее нравственному отрицанию, - именно к нравственному, а не к теологическому и тем более не к метафизическому. Он не отступил от Яхве и стал даже большим фарисеем, чем сами фарисеи: он жаждал скорого Судного дня и воскресения, и быт священнослужителей возмущал его своей рутиной и обыденностью. Зачем все эти ритуалы, мессы и молебны, если нет в них никакого трепета? Иохонан, сын священника, начал откровенно осуждать свой родовой клан, а затем демонстративно покинул Иерусалим, ушел за Иордан, словно проведя демаркационную линию между собой и Синедрионом, и начал собственную проповедь очищения. Больные и увечные, которых не допускали к Богу, толпами устремились к нему. Раскольник-нашрит принимал всех. И призыв покаяться, ибо приблизилось Царство Божье, распространился по всей Палестине.

А Иамес по-прежнему сидел на своем месте и созерцал золотой фасад Святилища и вавилонский занавес перед Святая-Святых, символизирующий небо. Усердствуя перед Богом, он никогда не получал свою человеческую награду. Он вспоминал строки царя Соломона о том, что мертвым нет воздаяния, и чувствовал, что это про него. Он словно родился мертвым, и не было ему части среди живых. Люди ели, пили, ласкали жен и растили детей. У него же был только Бог. Но ему этого стало недостаточно, - и это был чудовищный грех. Глубокая неудовлетворенность жизнью толкала к протесту, но он не смел взять на себя пророческую миссию Иохонана, и его потребность в действии обратилась на него самого. Ему захотелось новых страданий. Он искал средств самоистязания: стоял своими мозолистыми коленями на острых камнях, сек себя плетью до крови, а затем, в подражании древнему пророку Иеремии, надел на себя ярмо воловье и стал ходить в нем по Храму.

Таким его увидел Верховный Жрец Каифа, обходящий Храм в сопровождении свиты, и пришел в ярость. Он ударил Иамеса жреческим посохом и велел левитам снять ярмо и посадить юродствующего нашрита в колодки на месяц. Начальник храмовой стражи, хорошо знавший Иамеса как местную достопримечательность, сделал вид, что впервые его видит. Иамеса вывели во внешний двор к северной стене, близ Овечьих ворот и бойни, и посадили в колодки рядом с другими горемыками, которые так или иначе нарушили внутренний распорядок Храма.

Сидя на этой церковной гауптвахте, Иамес как-то раз увидел своего старшего брата Иисуса, но не стал его окликать. Ему не хотелось предстать перед ним в колодках, хотя родственное чувство в нем встрепенулось. Они не виделись более десяти лет. С Иисусом был какой-то мрачный, хромой спутник с черным пеналом на боку. Они не пошли во внутренний двор к Святилищу, т.е. Иисус не пошел туда, поскольку его спутник и не должен был этого делать, если не хотел оказаться рядом с Иамесом на цепи. Ведь он был калекой. Они прошли вдоль портика Соломона мимо торговцев жертвенными животными и менял и затерялись в людской массе. Иамес давно смирился со своей участью, но он не понимал своего старшего брата, который сам себя превратил в скопца - без дома, без родины, без жены и будущего, без веры и надежды. Даже лисы имеют норы, а этому бродяге негде голову преклонить. Зачем ему такая жизнь?

Их отец Иосиф умер, так и не увидев своего первенца. Перед смертью этот скромный, непритязательный человек сильно разочаровался в жизни. Его старший сын оставил его и не продолжил род Иосифа, его второй сын, нашрит, тоже не дал ему потомков, а трое других, Иосия, Иуда и Симон, были еще слишком малы, чтобы возлагать на них надежды. Когда Иосиф умрет, его опора и гордость - Иисус и Иамес - не положат своего отца в гроб, ибо один из них затерялся в мире, а другому нельзя прикасаться к мертвым. Воистину, все - суета сует!

Зеведей присутствовал на погребении Иосифа и сочувствовал несчастному плотнику, сочувствовал тем охотнее, что совершенно исключал подобную историю в своем благополучном доме. А теперь этот бесстыдный сын вернулся в Назарет, и хорошие юноши, вроде его Иоанна, ходили посмотреть на него, как на диковину.

- Незачем тебе разговаривать с этим человеком! Не смей больше ходить в дом плотника! - запретил он.

Иоанн не привык прекословить отцу, но остался при своем мнении. На следующее утро он уже был в запретном доме, благо судья теперь больше сидел в своем обширном доме, чем ходил по городу и совал во все свой нос. Не нужно было сопровождать его в пеших прогулках и видеть, как изнывают горожане от его поучений.

Иисус держался скромно в отеческом доме, как гость. Он ласково улыбался младшим братьям. Иосия и Иуда были сверстниками Иоанна и плохо помнили своего старшего брата, младший Симон и вовсе не видел его прежде. Иамес, единственный, кто по-настоящему знал Иисуса, находился в Иерусалиме. Даже самым близким людям после долгой разлуки не о чем бывает говорить, ведь разговоры рождаются в пересечении жизней, в том общем, что у них есть. Ничего общего у юношей с Иисусом не было. Он сознавал это и не пытался пробиться сквозь стену отчуждения.

Мария, немолодая, увядшая женщина, мать семерых детей, хлопотала вокруг своего первенца, всячески стараясь разрядить холодную обстановку. Она ни словом не упрекнула Иисуса и не упомянула предсмертного отречения Иосифа. Она задавала вопросы, тут же их сама забывала и повторяла опять, подталкивала младших сыновей к открытому контакту с Иисусом. Ведь они могли завалить этого путешественника вопросами о дальних странах, могли похвастать перед ним своими успехами, даже упрекнуть своего старшего брата, и с упреков началось бы их сближение. Но он был для них чужой. Семья не приняла его, и тут Мария ничего не могла поделать.

Чуткая натура Иоанна сразу почувствовала, что этот немногословный мужчина с печальными глазами и ласковой улыбкой очень одинок. Душа Иисуса, несомненно, много страдала, а глаза его видели все чудеса света. Их не связывало кровное родство, но именно поэтому Иисусу говорить с Иоанном было легче, чем с братьями. Более всего юношу очаровала манера речи чужака. Иоанн не знал греческого слова “пафос” и не мог найти подходящего определения в арамейском языке. Никто вокруг не говорил так. Подобным образом выражались только пророки. “Злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски”. В этой аллитерации Исайи было столько страсти. Или: “Око мое, око мое изливает воды, ибо далеко от меня утешение”. Читая или слушая эти строки, Иоанн испытывал трепет, и мороз проходил по коже. Иисус говорил как пророк. Иисус говорил как “имеющий власть”, но в отличие от речей Зеведея, его изречения не были общеизвестными и ожидаемыми.