Сергей Юрченко - Скопец, сын Неба

- Матфей, - произносит она, - я поступила, как ты учил.

- Я учил?

- Ты говорил: будь смелее, не чувствуй себя виновной.

- Как я сразу не догадался? - корит себя мытарь.

- Сразу не догадался? - эхом повторяет женщина.

- Что ты полюбила Иисуса.

- Это так, - признается Мария, - Скажи ему, что я буду ему рабой, наложницей, буду все делать для него, пусть только не прогоняет меня. Скажешь? - умоляюще смотрит она на него снизу вверх. Ее лицо кажется ему прекрасным. Если бы она так смотрела на Матфея ради Матфея!

- Скажу, - угрюмо обещает он и уходит.

Мария остается одна и опять притихает. Она не притрагивается к рыбе и ждет. По отдаленным шумам, доходящим через стены, она догадывается, что трапеза началась. Ужин длится долго, бесконечно долго. Она слышит звонкий голос Иоанна, речь Матфея, короткий говор Иуды. Наконец, ужин заканчивается. Она слышит шаги расходящихся по комнатам гостей. А потом наступает тишина. Мария ждет. Светильник тускло мерцает. Она ждет его шагов. Ничего. Женщина не смыкает глаз всю ночь. Выгорает все масло в светильнике. В оконце под самым потолком начинает брезжить рассвет. Иисус не приходит. Мария опускает голову на подушку. У нее не осталось сил на слезы.

Утром, когда в доме все еще спят или делают вид, что спят, Иоанн перекусывает остатками рыбы в трапезной и отправляется на озеро исполнять свою миссию. Вот бы привести к Иисусу всех рыбаков с этого побережья! Как бы умножилась слава учителя! Ибо Иоанна, как и Бога Израиля, мучит ревность особого рода: мир должен поклониться своему Царю.

Могучим братьям на берегу озера он излагает концепцию языка по-своему, с наивным догматизмом:

- Вначале было слово. И слово было у Бога. В слове Бог создал мир. Вспомните, как сказано в Писании: и сказал Бог, - да будет свет, - и стал свет. В слове была жизнь, а жизнь была душой. А потом Бог отделил от себя Слово, чтобы стало оно Мессией, и послал его в мир. Иисус - свет миру.

- Ты хочешь сказать, что Иисус - Мессия? - с большим недоверием спрашивает Петр.

- Ты веришь в Мессию? Он пришел.

- Он ведь из Назарета. А сказано, что Мессия придет из Вифлеема.

- Я думал об этом. Но ведь есть в писании и другие слова, что из земли Завулона и Неффалима призовет Господь Мессию. Значит, Петр, из нашей галилейской земли.

- Все-таки странно это.

- Вот послушай его слова. Я больше, чем пророк. Мне тысячи лет. Я устал быть человеком. Святой Дух во мне и Царство Небесное со мною. Я - развязываю небеса. Я - свет миру. Подумай, Петр, кто посмеет говорить такое о себе, если не дано ему свыше? - этот аргумент кажется Иоанну непоколебимым.

Рыбак не смеет возражать против Святого Духа и Царства Небесного. Но очевидные противоречия вызывают у него сомнения.

- Ему нет и пятидесяти лет. Как же он говорит, что ему тысячи лет?

- Ты не веришь Иисусу?

- Верю. Но как же это? Тысячи лет? Он от сотворения мира, что ли, был?

- Конечно. Он был в слове Бога. И Бог послал его в мир.

- В слове? - против такого аргумента Петр не знает, что сказать. Здравый скепсис в отношении реальных вещей покидает его, когда речь заходит об абстрактных сущностях. Слово не пощупаешь, а Царство Небесное в лавке не продают. Человеку неученому трудно в этом разобраться. А Иоанн продолжает сыпать трансценденциями так, будто они у него в кармане лежат.

- Учитель постиг всю мудрость мира: и греческую, и египетскую, и персидскую. Разве может человек постичь столько, если не дал ему Господь это? Когда послушаете его, сами будете дивиться.

Братья так поражены, что им нужна передышка.

- Начинается праздник Ханукка, - говорит Петр. - Приходи вечером к нам. Расскажешь еще об Иисусе.

Юноша охотно соглашается. Ему понравилось расставлять сети. И он уже не боится Капернаума. Могучие братья на его стороне. Он даже не идет обедать на таможню. Весь день он проводит на озере с рыбаками, помогает им чинить снасти, наскоро перекусывает вместе с ними, и вечером они идут в Капернаум.

Город готовится к субботе. В дверях синагоги стоит Иаир и следит за тем, как женщины метут двор перед ним. Закрываются лавки, пустеют мастерские, прохожие торжественно приветствуют друг друга и спешат в свои дома, украшенные пальмовыми листьями и кедровыми ветками в честь праздника очищения храмового алтаря от языческой скверны, проведенного двести лет назад Иудой Маккавеем. (Спустя столетия, этот праздник странным образом перепутается с Рождеством Христа и началом нового года, который до этого начинался у всех народов со дня весеннего равноденствия.)

В греко-сирийском квартале тоже готовятся к субботе, которая у них наступит с завтрашним рассветом в отличие от иудейского счета дней по закатам солнца. Хозяева харчевен и погребов запасаются вином и закусками. В казармах солдаты ждут банно-увольнительного дня.

Добротный дом братьев поделен на две части. В одной живет Петр с женой и тещей, в другой - холостой Андрей с их матерью. За столом на половине Петра собирается вся семья. Горят субботние светильники, блюда, менее изысканные, чем у Матфея, заполняют стол. Иоанна сажают на почетное гостевое место. Братья надевают на лбы повязки маккавеев. Его удивляет, что двух гигантов окружают такие мелкие даже по его меркам женщины. Поначалу он путает обеих старушек - маленьких, сухих, тихих призраков в платочках, пока не замечает, с какой гордостью одна из них посматривает на могучих братьев. Нельзя сомневаться, - это она их родила каким-то чудом. Жена Петра Цилла с недоверчивым, плаксивым выражением лица ему не нравится. Эта бесплодная смоковница держит мужа на короткой привязи. Она остерегается всех женщин и не подозревает, что ей следовало бы остерегаться и юноши, этого ловца человеков. Впрочем, он ей тоже не нравится

- Вы живете у мытаря Матфея? - спрашивает она.- И блудница с вами? Какой ужас! - и она поджимает свои и без того узкие губы.

С некоторых пор Иоанн терпеть не может фарисейское благочестие.

- Ее приютили на несколько дней. Ей некуда было идти! - сердито заявляет он.

- Конечно, некуда. Кому нужна такая?

Иоанн не хочет спорить, но Цилла не унимается.

- Она вам, значит, моет ноги. А что еще делает?

- Прекрати!- обрывает ее Петр.

Ему стыдно перед юношей. Он по-семейному рассказал ей о сцене с омовением ног Иисуса, которая показалась ему очень целомудренной, но жена извратила все.

- Почему? Тебе тоже жалко блудницу?

- Мне нет до нее дела.

- Вот как? Пусть она творит, что хочет?

- Господь мой! Вразуми эту женщину.

- Не поминай Господа всуе!

Петр виновато смотрит на гостя и устало говорит жене:

- Просто забудь эту историю. Она не касается ни тебя, ни меня.

Иоанн считает нужным вступиться за честь учителя.

- Мария не делает ничего такого, о чем вы подозреваете. Она все дни проводит в отдельной комнате и скоро уйдет.