Наталья Павлищева - Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»

Одиссей подчинился, но далеко уплыть не вышло, в первой же бухте, где пришлось скрываться от ветра, на них сверху полетели камни. Погибли одиннадцать кораблей из двенадцати, сам Одиссей уцелел только потому, что плыл последним, подчиняясь общей воле, а не ведя за собой…

Он вернулся к Цирцее, решив доживать положенный срок у нее, тем более пошли дети… Цирцея оказалась плодовитой, она, что ни год, рожала по сыну. Старший Телегон еще только сделал свои первые шаги, а она уже второго — Авсона — показывает.

Нет, если этак пойдет, то скоро многодетным папашей стану! — ужаснулся Одиссей. Остальная же уцелевшая команда не была так удачлива на женитьбу, все больше пьянствовала, поглощая немыслимое количество запасов царицы ежедневно.

— Свиньи свиньями твои ахейцы! — возмутилась Цирцея.

— Моих ахейцев ругаешь?!

Одиссей почувствовал возможность нарваться на ссору и удрать.

— Конечно, только посмотри. Стоит выпить одну чашу, начинают бить себя пяткой в грудь и рычать, как львы, обещая всех завязать узлом.

— Это чего такое?

— Узел? Ты же моряк, а узлов не знаешь?

— Зачем они?

— А как веревки и канаты меж собой крепить?

— Связать.

— Ну, свяжи.

Связал, она покрутила и развязала. И тут же связала сама как-то так, что не сразу сообразишь, как распутать.

— А на ветру и вовсе не развяжутся.

— Иди ты!

— Куда?

— Покажи, как это ты?

Пока учила, еще год прошел и третий сын — Латин — родился.

«Точно пора удирать, — решил Одиссей, — пока узлами не привязали».

После очередного свинства (Цирцея так называла запои команды) и волшебнице надоело тоже.

— Вчера твои приятели были ослами, а сейчас валяются, как свиньи, весь дворец обрыгали, убирать не успеваем. Или пили бы, или жрали, а они все вперемежку, убирай за ними. Служанки уже ругаются, скоро всех слуг лишусь!

— Мы тебе надоели?

— А то!

— Так мы можем и покинуть твой гостеприимный остров.

— Неужели можете?

— А провизии на дорожку дашь?

— Полные трюмы!

Одиссей на такую готовность даже обиделся. Ублажай ее тут, дуру колхидскую, а она нос от пьяных ахейцев воротит. Никакая Цирцея не волшебница, в свиней пиратов и без колдовства превратить — раз плюнуть, вернее, напоить.

Не всех сумел заставить на корабль взойти, не всех даже поднял, некоторые так и остались лежать мертвецки пьяные. Потрогав ножкой, Цирцея сокрушенно покачала головой:

— Не, эти не проснутся. Да и к чему они тебе? Я прикажу местным раздать, может, кого приведут в чувство?

Все, хватит, погуляли, пора и домой! А как же двадцать лет отсутствия? Но Одиссей косился на круглый (в очередной раз!) живот Цирцеи и представлял себе такой же у Пенелопы. А что, где гарантия, что какой-то корабль с пьяной командой не унесет вместо Геркулесовых Столбов к Итаке?

— Вина больше в рот не возьму!

Не получилось, потому что не только до Итаки, обратно в свою Великую Зелень добрался еще ой как не скоро… Уже оставшись в бурю без спутников, попал на остров к нимфе Калипсо и семь лет жил там припеваючи на всем готовом. Сплошной отдых, потому что нимфа есть нимфа, работать не заставляла, только по ночам, но это же удовольствие, а не работа.

Однако надоесть может и рай, Одиссея потянуло домой на Итаку, хотя понимал, что там могут и не ждать после стольких лет отсутствия.

Но Калипсо в ответ на все намеки сначала морщилась, а потом фыркнула:

— Да плыви ты куда хочешь, надоел, как липучка!

— Это я-то?!

— Ты, ты, урод паршивый.

Одиссей на всякий случай потрогал свою голову. Конечно, за столько лет невзгод волосы поредели, лысина прощупывалась, и бороденка перестала курчавиться, как раньше, и два зуба он в боях и бурях потерял, а третий ему в драке выбили, и мышцы от многолетнего безделья обмякли, нет больше той силы и стати, а красавцем он никогда не был… Но чтоб вот так откровенно уродом обзывать!.. Пенелопа небось никогда бы так не сказала. Рыжим звала, а вот уродом нет.

А он Пенелопу забыл даже. Нет, несколько раз говорил, что женат, но всегда добавлял и Цирцее, и особенно Калипсо, что никакая земная жена с ней, нимфой, не сравнится. А что домой тянет, так там сын Телемах.

— А здесь кто?! — уперла руки в бока Калипсо. — Червяки болотные?!

Покосившись на возившихся в песочке мальчишек-погодков, Одиссей понял, что пора удирать, потому что халява рано или поздно заканчивается, нимфе уже надоело ходить беременной, да и сам виновник этих дел тоже надоел.

— Боги сказали, что пора домой отправляться, а с богами не поспоришь.

— Кто тебя держит-то? Не выгонишь…

— На чем я поплыву? Корабль построить помоги.

— Я тебе корабел? К тому же ты у нас плотник известный. И враль тоже. Топор вон там в сарае. Лес вон там, море там.

Телемах рос, и ему уже не хватало простых отговорок вроде «твой отец герой, и ты таковым обязательно станешь». К тому же итакийцы ждали рассказов о подвигах своего царя. Никто не задавался вопросом, откуда Пенелопе известно об Одиссее, все считали, что рассказывает Афина.

Самым трудным оказалось не придумывать, а запоминать то, что говорила в прошлый, позапрошлый и какой-то еще раз. Цепкая память ребенка выхватывала незначительные для нее детали и сохраняла их.

Верила ли Пенелопа в то, что рассказывала? Пока это были всякие побасенки из жизни в лагере вокруг Трои, верила, потому что основывалась на настоящих рассказах участников похода, таковых нашлось немало, они, конечно, привирали, но где же виданы рассказы без легкого вранья? Таковые неинтересны.

Пенелопа привирала талантливо, ей верили, и постепенно по Элладе расходились именно ее версии всех событий. Рождалось то, что позже переработает великий слепец Гомер и что назовут «Илиадой».

Хуже стало, когда разговор зашел о дальнейших событиях. Что придумывать, если вообще не знаешь, где носит этого Одиссея, по каким морям, на каких островах, в чьих постелях? А Телемах требовал…

Пенелопа ткала, задумавшись. Руки проворно работали, а мысли текли сами по себе. Что отвечать сыну? Афина перестала рассказывать об отце? Но это значит либо что богиня перестала помогать самой Пенелопе (допустить такой мысли у итакийцев царица не могла, на вере в помощь богине держалось слишком многое), либо что она перестала помогать самому Одиссею (еще неизвестно, что хуже). Но что рассказывать дальше, она ведь не мореход, не знает ни островов, ни течений, ни названий племен, ни обычаев?

И еще вопрос: любой рассказ не должен быть бессмысленным, ведь до сих пор она внушала Телемаху и остальным, что Одиссей если не силен, как Геракл или Ахилл, то может взять хитростью, если не столь богат и влиятелен, как Агамемнон, то способен выкрутиться из любого положения. А к чему рассказывать теперь? Что она должна внушить сыну?