Наталья Павлищева - Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»

После года сидения в Авлиде и восьми лет разорения округи тянуть дольше оказалось невозможно, но и взять Трою тоже. И как Гераклу это удалось? Но Геракла с ними не было, столь же сильных героев тоже, оставалась хитрость, а кто среди ахейцев хитрей всех? Одиссей.

Агамемнон решил надавить на родственника:

— Домой хочешь?

— Нет.

Но микенского царя не удивишь ничем.

— А стать выше Паламеда?

Вот этого Одиссей хотел всегда, вернее, с того самого дня, когда увидел чистенького мальчика в мегароне своего отца!

Паламеда любили, его разумность не просто никуда не делась, а расцвела пышным цветом. Он добавил несколько букв к тем, что были у ахейцев, и писать стало куда удобней (Одиссей вовсе не считал это такой уж необходимостью, он прекрасно обходился и без этих глиняных черепков с закорючками, но остальные, вроде Агамемнона, восхищенно цокали языками). Паламед придумал разделить время между появлением Гелиоса на небе и его уходом на равные отрезки и от одного восхода до другого считать днем. Он заметил, что этих дней от рождения молодой луны до ее смерти и нового рождения всегда одно и то же количество. Одиссей, услышав такое утверждение, возмутился:

— Он заметил! Да моя нянька знала это тогда, когда не только Паламеда, но и Навплия на свете не было!

Паламед предложил ориентироваться по ночам в море по Волопасу — созвездию, которое стоит неподвижно. И снова Одиссей возмущался:

— Да финикийцы давно это делают!

Паламед придумал игру в кости и шашки.

Царь Итаки едва не ввязался с царевичем Навплиона в драку:

— В эти игры в Баб-Или играли в «огигиев век», когда ахейцы не жили на Пелопоннесе!

Он вор, он просто вор! Только воры бывают разные, можно украсть отару овец, рабов, даже жену, а можно вот так — выдать давно известное у других народов за собственное изобретение. Что этот умник придумал, кроме закорючек, изображавших дополнительные буквы? Ставить печати на серебряные пластины, чтобы обозначить их ценность для обмена на товары? Но в Баб-Или…

Одиссей вспомнил убийство Полифрона. Тот ведь был из Баб-Или и легко мог разоблачить мнимого изобретателя! Стало казаться, что Паламед убил Полифрона специально, чтобы тот не рассказал, что все новшества давно известны в мире. О том, что Паламед не подозревал о происхождении Полифрона из царского рода Баб-Или, Одиссей не думал, ярость застилала не только глаза, но и ум.

Он сумел отомстить за наставника, Паламеда закидали камнями, как предателя.

Но стены Трои это не разрушило.

А потом был конь — огромный, тяжеленный не столько самой своей массой, столько тушами самых крепких воинов, спрятавшихся внутри. Оружие пришлось обмотать тряпками, чтобы не звякнуло, не пить весь предыдущий день, чтобы не потянуло помочиться не вовремя, дышать через раз…

Но они со всем справились, Троя была взята!

Чего ожидал Одиссей в качестве оплаты за свою хитрость? Конечно, лучшей доли при разделе награбленного. Неужели героя заставят вместе со всеми тянуть жребий?!

Заставили, тянул и вытянул… Увидев в своем жребии старую царицу Гекубу, жену Приама, Одиссей с трудом сдержался, чтобы не броситься на окружающих с мечом в руках, ревя, как разъяренный бык. Были еще пара красивых рабынь, но это рабыни!

Остановил голос Агамемнона, царь Микен хохотал как сумасшедший:

— Одиссей, ты глянь, кто мне достался! Стоило ли нападать на эту Трою, если здесь и женщин нет?!

Агамемнону досталась чокнутая дочь Приама Кассандра, известная вещунья, которая когда-то предсказала, что они умрут в один день! Жена Гектора красавица Андромаха, обладать которой хотели бы многие, досталась сыну Ахилла Неоптолему. Да, сыночек удался в папашу, у такого не отнимешь…

Одиссей расхохотался тоже. Десяток лет угробить на то, чтобы получить старуху или девчонку и кучу ненужного хлама? Агамемнон радуется падению Трои и Троады, потому что не существует больше препон в торговле с Востоком, но Одиссею эти препоны никогда не мешали. Да и остальным тоже. Единство ахейских царей, за которое ратовал микенский правитель, тоже не состоялось. Отвернись, так эти цари из-за добычи друг другу горло перегрызут. К чему столько лет воевать, столько лет выбросить из жизни?

Таким вопросом задавались многие. За десять лет у многих пришли в запустение собственные владения, жены наставили ветвистые рога (как их винить, если сами имели наложниц), родились дети от слуг, все стало чужим. Десять лет многое изменили в Элладе, их не вернуть и ничего не исправить. Стоила ли разрушенная Троя таких потерь у себя дома?

Они отвыкли жить нормальной жизнью, отвыкли от семей и домашних забот, забыли, как пахать, как сеять, забыли, как воспитывать детей, они все забыли и всему разучились. Теперь требовалось учиться заново, а это трудно. Постарели, огрубели, привыкли брать молодых наложниц силой, забыв, что бывает ласка. Забыли вкус домашнего сыра и голоса жен, забыли детский смех и женские песни из гинекея, забыли, как принимать гостей с чашей домашнего вина, как давить масло из оливок, как стричь овец… забыли, как жить!

Хорошо, если жены примут их вот таких — грубых, жестоких, десять лет видевших только кровь, смерть, предательства, знавших только силу без ласки, всему разучившихся, а если не примут? Многим было страшно…

Одиссей тоже чувствовал беспокойство. Диомед успокаивал друга:

— Твоя Пенелопа не ждет больших подарков, она ласково встретит тебя любого. Возвращайся домой. Неужели того, что ты получил по жребию, недостаточно, чтобы прожить десяток лет?

— Что я буду делать дома, слушать ссоры Пенелопы с Антиклеей?

— Все так плохо?

— С первого дня не мирятся, мать встретила, точно врага, а Пенелопа тоже спуска не дает. Как они там, небось перегрызли друг дружке горло.

Диомед расхохотался:

— Так чего же ты боишься, если перегрызли? Женись снова!

— На ком, на Гекубе?

Шутка и смех невеселые. Одиссею приносили известия с Итаки, что обиженный Лаэрт удалился в свой дом с садом на Аретусе, оставив во дворце двух цариц и царевича. Если честно, то Одиссей прекрасно понимал опасность ограбления, он ничуть не сомневался, что его бывшие приятели и особенно те, кто был когда-то им самим обижен, не упустят возможности пограбить Итаку. Поэтому, когда к Нестору прибывали вести из дома и иногда рассказывали, как правит Пенелопа, как она отвадила всех пиратов от острова, как взяла все в свои руки, царь чувствовал себя не слишком уютно.

Конечно, Антиклея и Пенелопа не перегрызли друг дружке горло, но он сам не мог представить, чем будет заниматься, когда вернется. Пока сидели под Троей или разоряли округу, все было ясно: вот возьмем этот проклятый Илион… Взяли, а что дальше? Большинство, как и Одиссей, мучились, пытаясь найти выход.