Иван Кошкин - За ценой не постоим

Катерина плакала долго, а наплакавшись, заговорила и не могла остановиться. Они узнали, что это очень тяжело — быть одной среди толпы мужиков, когда даже поговорить не с кем. Что это трудно — засыпать в страхе: вдруг ночью кто-то полезет к тебе под шинель. Что очень страшно сидеть в окопе, когда вокруг рвутся снаряды, и перевязывать человека, который кричит и исходит кровью у тебя на руках. И хуже всего — не мыться две недели, ведь в институте девчонки следили за собой, и зимой, если не было угля, воровали дрова, грели воду, чтобы устроить помывку. Прежняя Пашина — бойкая, острая на язык, смелая, куда-то исчезла, вместо нее у костра сидела усталая, измученная девушка, которой было больно и страшно.

Николай молчал — а что скажешь? Наверное, даже Гольдберг не нашел бы тут правильных слов, и политрук очень удивился, когда старшина сел на бревно рядом с девушкой и заговорил, глядя прямо перед собой. Медленно, с запинками, короткими рублеными фразами, Медведев рассказал, как выходил из окружения под командой лейтенанта Волкова. Люди слушали, не отрываясь, иногда вставляли пару слов Тулов и Коптяев. Это был удивительный рассказ, от которого захватывало дух — шутка ли, провести по немецким тылам два танка, да еще на трофейном топливе! Но командир второго взвода лишь вскользь упомянул, каких трудов и крови стоило им спасти боевые машины. Медведев говорил в основном о двух женщинах: военвраче Ирине и медсестре Ольге. О том, как они вытащили с того света тяжелораненых бойцов, что не дожили бы иначе и до утра. Об операционном столе из шинелей, брошенных на землю, на котором при свете фонариков Богушева боролась за жизнь людей.

— Вот так, дочка, — закончил старшина, что был старше Пашиной едва на пятнадцать лет. — Я вот сегодня опять человека убил. Пусть и фашиста. А ты пятерых наших спасла, живых из могилы выкопала…

Он помолчал, глядя на свои огромные руки, потемневшие от въевшейся грязи.

— И за то тебе от меня большая благодарность — это мои бойцы, — продолжил старшина. — И от Волкова тебе благодарность. И от капитана Ковалева, потому что ему похоронок на пять меньше подписывать. Понимаешь меня?

Пашина всхлипнула и кивнула.

— Вот, — старшина осторожно погладил девушку по плечу, — вот так… И ты еще многих спасешь. И доктором станешь. Доктор — хорошая работа, ты на кого училась-то, на хирурга?

— На… На педиатра, — шмыгнула носом девушка. — На детского… Врача.

— Ну, тем более. — Медведев легко, словно боялся сломать, встряхнул девушку. — Если что-то нужно будет — приходи ко мне, или к политруку, или к командиру. Ты у нас одна, все достанем — мыло, зеркало, воду горячую, бельишко, извиняюсь, конечно. Если кто-то полезет — дай только знать, отделаю так, что… А то вон Коле скажи, он вообще шлепнет без разговоров — мужчина решительный.

Пашина подняла мокрое лицо и посмотрела на старшину, затем на собравшихся бойцов. Слабо улыбнувшись, она вытерла глаза рукой, бинты на пальцах потемнели от слез.

— Успокоилась? — спросил Медведев.

Санинструктор слабо кивнула и принялась собирать сумку. Между бойцами протиснулся Чуприн и протянул девушке шинель:

— Почистил вот, — просто сказал он. — Правда, сырая она. А сушить — долго.

— Спасибо. — Пашина сняла шинель Полесковского и надела свою. — Спасибо… Спасибо, ребята. Я к себе пойду.

Она подхватила сумку и зашагала в сторону санпункта, мужчины молча смотрели ей вслед.

— Ладно, — сказал наконец Медведев. — Зинченко — на часах, остальные — спать. Пока можно.

Бойцы молча пошли по окопам, а Трифонов прихватил за рукав Чуприна:

— Что? — испуганно вскинулся юноша.

— Сядь, — приказал Николай и достал блокнот, — надо мне кое-что у тебя выяснить.

— Зачем? — чуть не заскулил бывший ездовой.

Зинченко, чей пост был в ячейке ближе всего к гребню высотки, вылез из своей ямки и подошел поближе. Сержант не знал, зачем политруку понадобился его «телок», но командир отделения уже считал Чуприна своим и готов был бороться за него, как совсем недавно, на «гражданке», боролся за рабочего, которому из-за систематических опозданий грозил суд.

— Да не трусь ты, — улыбнулся Трифонов. — Такой вояка, в тыл, вон, не пошел, а тут боишься.

— А свое начальство всегда страшнее, — совершенно серьезно ответил Чуприн.

— Да чего ты…

Николай почувствовал какую-то неловкость, этот «Иванушка-дурачок» почему-то действительно боялся его, политрука РККА, и Трифонов поспешил успокоить бойца:

— Да мне только фамилию и часть записать, — объяснил он. — Ты же там, наверное, без вести пропавшим числишься.

Чуприна такое объяснение вполне устроило, и Николай записал его данные. Кивнув с усмешкой Зинченко, он встал, убирая блокнот в сумку, и в этот момент на западе загремело. Трифонов инстинктивно пригнулся и подхватил карабин, через несколько секунд послышался грохот взрывов — снаряды ложились не близко, километрах в трех к северу. Из ячейки махал рукой Медведев, и Николай, толкнув Чуприна в сторону окопов, побежал на КП.

Орудия грохотали непрерывно, в этот раз немцы снарядов не жалели, и Трифонов бежал изо всех сил — если обстрел застанет его на открытом месте, смерти не избежать. Слегка задыхаясь, он спрыгнул в окоп, едва не упав на Волкова.

— Что там… Сашка? — выдавил вопрос политрук.

— Третий батальон долбают, — сквозь зубы ответил Волков.

— А у нас?

— Пока тихо, — комроты посмотрел на часы — обстрел длился уже десять минут. — Но Ковалев думает, что скоро дойдет и до нас.

Орудия продолжали грохотать, и Трифонов вздрогнул, представив, каково это сидеть, скорчившись, на дне сырой ямы, когда вокруг, поднимая фонтаны огня, рвет землю смерть.

— Ладно, я в третий взвод.

Николай сунулся было из окопа, но лейтенант сдернул его обратно за портупею:

— Куда ты лезешь, дурак, — беззлобно сказал Волков. — С минуты на минуту за нас примутся, застанут тебя на открытом месте — и все. Сиди уж…

С запада послышался нарастающий шелест, и в роще между взводами ударили разрывы, Трифонов, не отрываясь, смотрел, как срубленная снарядом высокая береза приподнялась в столбе пламени и дыма и рухнула на соседок, ломая ветви.

— Началось, — удивляясь собственному спокойствию, сказал Николай.

Телефонист, не дожидаясь команды, уже крутил ручку телефона, вызывая комбата. Волков нагнулся над аппаратом и принялся орать в трубку, докладывая обстановку. Трифонов, не отрываясь, смотрел, как немцы перепахивают позиции роты. Снаряды начали падать и на высотку, политрук сел на дно окопа, прижимаясь спиной к стенке. Лейтенант выругался и бросил трубку на аппарат.

— Обрыв! — крикнул он.

Бледный телефонист подхватил катушку с проводом и выглянул из окопа, его стащили вниз уже оба: командир и политрук.