Юрий Вяземский - Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

Пелигн испугался и не прыгнул.

А женщина укоризненно покачала головой и спросила: «Ты что?»

«Я человек. Я не умею ходить по морю», — ответил Пелигн.

А женщина удивленно подняла бровь и возразила: «Ты посмотри на себя. Какой же ты человек?».

Пелигн глянул и увидел, что вместо рук у него теперь львиные лапы, и ноги и туловище тоже львиные. И, еще сильнее испугавшись, сказал женщине: «Львы тоже не умеют ходить по воде. И даже плавать не умеют».

«А ты попробуй, трусишка», — предложила женщина.

Пелигн прыгнул за борт и тотчас воспарил над морем, потому что лапы у него превратились в крылья.

«Придумают тоже! — развеселилась женщина. — Какой ты лев?! Ты — птичка из моей свиты. То ли ласковый голубь, то ли хищный чеглок. Не рассмотрю тебя. Ну-ка, сядь на воду».

Пелигн исполнил ее повеление и опустился на морскую поверхность.

А женщина сказала: «Ты — нырок. Попробуй, нырни поглубже».

Пелигн, который уже перестал бояться, нырнул под воду. И сначала превратился в тюленя, затем — в рыбу, потом — в водяную змею. И с каждым превращением, с каждой, как греки говорят, метаморфозой, всё глубже и глубже погружался.

Но сверху его позвал властный голос: «Не надо так глубоко. В глубине ты сам себя испугаешься. Выныривай к солнцу. Но не взлетай слишком высоко».

Пелигн вынырнул. И снова оказался на корабле, в человеческом обличье.

Женщины уж и след простыл. А перед Пелигном на корабельной платформе, на которой он лежал, сидят Юний Галлион и Помпей Макр. И те ему сообщают, что накануне Пелигн уснул за трапезным столом, друзья решили прокатиться по Остийскому заливу, сонным перенесли своего собутыльника на корабль и вышли в море. И вот, лишь к утру Пелигн нашел в себе силы проснуться.

— Я сначала не обратил внимания, — продолжал Вардий, — а почти через десять лет призадумался и восстановил дату: сон с превращениями приснился Пелигну в тот самый день, когда Август, вернувшись из восточного похода, выдал вдовую дочь свою Юлию за своего лучшего друга и ближайшего соратника Марка Агриппу. Юлии было семнадцать лет. Агриппе — сорок два. Я не мог ошибиться. И вот почему: в тот же день были впервые открыты для народа термы Агриппы, Пелигн с Галлионом и с Макром в этом открытии утром участвовали, потом на барке отправились в Остию, вечером в портовой харчевне устроили трапезу, ночью оказались на корабле… Ошибки быть не могло.

Гней Эдий Вардий решительно покачал головой и продолжал:

III.— Приап уступил место Протею, и тот заключил Пелигна в свои объятия.

Я уже, помнится, рассказывал тебе об амуре Протее, о сетях, стрелах и огне его ( см. Приложение 1, XVII ). И вот, охваченный Протеем, Пелигн принялся искать себя в любви, исследовать свои чувства и желания, играть с собой и в этой игре открывать себя, познавать свою сущность, проникать в свою тайну.

Повинуясь Протею, своему властелину, он постоянно менял настроения и облики и был то лунным, то солнечным, то легким, как воздух, то влажным и текучим, как вода, то яростным и жгучим, как огонь, то тусклым, то ярким, то робким, то гневным, то радостным, то печальным.

Он, может быть, впервые увидел женщину — не как призрачную мечту (то было в период Фанета) и не как ноги и грудь, губы и плоть, предмет своего вожделения и средство для удовлетворения Приаповой страсти. Он женщине заглянул в глаза и попытался проникнуть ей в душу, признав в ней отдельное от себя существо, самобытную личность, у которой собственные чувства, особые и отличные от него желания, свои причуды, свои радости и горести.

Раньше у него были сотни любовниц. Теперь их стало намного меньше.

Раньше он рвался настигнуть, торопился пленить и жадно насладиться обладанием. Теперь же его увлекал сам процесс охоты, а достижение цели он иногда специально оттягивал и отлагал. То есть, нашим языком выражаясь, купидонство в Пелигне возобладало над приапейством.

Раньше стоило одной из бесчисленных его подружек впасть в неблагоприятное настроение, перемениться к Кузнечику, закапризничать, он тотчас ее бросал, как говорится, на волю ветра и волн. А теперь радостно и чуть ли не благодарно принимал от женщины, которой добивался, любые ее превращения, изучая их и с ними играя так же ласково и взыскательно, как с собственными переливами, переменами и переходами.

Как бы это понятнее для тебя выразить?.. Раньше любовь была вне Кузнечика, после насыщения уходила и с появлением голода возвращалась. А ныне любовь поселилась внутри Голубка и постоянно жаждала и алкала, никуда не уходя.

Вардий опять покачал головой и сказал:

IV.— Я первым придумал для него новое прозвище — «Голубок». Но ни разу его так не назвал. До тех пор пока Пелигн не начал обхаживать Лицинию и не стал таким хорошеньким, ухоженным, причесанным, обворожительным, что все хором воскликнули: Голубок да и только! Но они имели в виду «маленький голубь». А я, называя его Голубком, в этом прозвище видел, как минимум, три разных птицы: columbus-голубя, urinus-нырка и milvus-чеглока — если ты не знаешь, это такой маленький сокол — и, вслед за другими называя его Голубком, всегда держал в памяти, что этот голубь-нырок-чеглок не только воркует и ухаживает, но хищно охотится, глубоко ныряет и камнем падает с неба.

Вардий улыбнулся и сказал:

V.— Однажды — лет через десять после того времени, о котором я тебе начал рассказывать, — на берегу Альбанского озера Пелигн отломил тростинку и на песке написал двенадцать имен: Валерия, Лициния, Фурнилла, Сабина, Анхария, Галерия, Гатерия, Клодия, Цезония Орестилла, Эмилия, Мелания, Альбина. Затем одно за другим стал стирать имена. Но два последних оставил, не стер.

«Эти две женщины были подлинными», — грустно объяснил мне Пелигн.

Но скоро набежала неожиданно высокая волна и смыла «Меланию» с «Альбиной».

А друг мой радостно воскликнул:

«Да, Тутик, да! Вот так она пришла и стерла этих женщин из моей жизни!.. И меня самого смыла и стерла…»

Вардий ненадолго замолчал. Потом продолжил:

VI.— Первой в списке была Валерия. Ее предложил Эмилий Павел… Но сперва надо кое-что тебе объяснить…

Раньше, как ты, может быть, помнишь, Пелигн-Кузнечик входил в аморию Павла и Галлиона ( см. 7, VII ), не слишком часто ее, впрочем, посещая и иногда совершенно исчезая из поля зрения своих сотрапезников. Теперь же, после сна в Остийском заливе, в котором явилась ему Венера Венета, Пелигн так усердно и неукоснительно стал участвовать во всех регулярных застольях, предлагал новые пиры, организовывал совместные прогулки и даже путешествия, что скоро наша амория получила новое название — «амория Голубка». И точно: он стал душою компании, ее притягательным центром, а с некоторых пор — ее славным ореолом.