Владислав Бахревский - Аввакум

– Но ведь тогда татары захотят своей доли добычи и половину из нас превратят в рабов, – возразил Акинфиев. – Нас удивляет ваша дружба с басурманами. Мы единого с вами славянского племени, мы единой с вами христианской веры, отчего же не в одном лагере? Отчего не противустоим татарам, истребителям церквей, костелов, торговцам вашими и нашими девами, которых уводят для услаждения султанов, вашими и нашими мужиками, воинами, которые ходят у них в ярме или прикованы к веслам на турских кораблях?

Поляки на такие речи не поддавались и на следующие съезды приглашали татар, чтобы русские не пытались говорить о единоверии, о едином племени.

18 октября договор был составлен. Шереметев слушал его вместе с воеводами и полковниками. Все русские войска должны покинуть города Малороссии и уйти в Путивль. Позволялось воеводам, офицерам, думным людям взять с собою все свое имущество и царскую казну. Пушки, порох, свинец – оставались в городах.

Войску Шереметева предписывалось сложить оружие, хоругви и через три дня под конвоем польской конницы через Кодню, Котельню, Паволочь выступить к границе. Шереметев, Щербатов, Козловский, полковники, офицеры, все начальные люди оставались заложниками коронного гетмана и нуреддина, покуда царские войска не очистят Киев, Чернигов, Переяслав, Нежин. Чтобы войско не терпело холода и голода во время перехода к границе, разрешалось оставить сто топоров. Воевод и офицеров не лишали сабель. Казацкие полки должны были выйти из обоза первыми. Оружие и знамена сложить к ногам коронного гетмана. И далее Москве до них дела нет. Сверх всех этих условий Шереметеву вменялось взять на себя поручительство, что киевский воевода князь Барятинский подпишет статьи данного договора и приедет к коронному гетману и будет у него, покуда московские войска не очистят пределы Украины.

– Василий Борисович, да разве князь Юрий Никитич ни за что ни про что поедет в плен? – удивился князь Козловский.

– В договоре есть примечание, – ответил равнодушно Шереметев, – коли после первой же повестки князь Барятинский не соберется к нам, уговорные статьи до него не касаются.

– Но смирится ли государь с потерей Малороссии?

– Я о государе нынче не думаю, – возразил Шереметев, – я думаю, как уберечь войско от татарского рабства.

Вопросов больше не задавали.

19 октября, когда Шереметев уже согласился на беспощадное полное поражение и только ожидал последних формальностей, чтобы подписать статьи и утвердить их присягой, князь Барятинский наконец-то двинулся на выручку русскому войску. Его поход закончился через двадцать верст у города Брусилова. Местный сотник, преграждая путь к городу, развалил мост, взорвал плотину и открыл пальбу из пушек.

Захватив языков, узнали: гетман Войска Запорожского перетянулся к ляхам.

Барятинский без промедления приказал отступать к Киеву. У князя было всего пять тысяч, а в Киеве полной тысячи не осталось. Остановился Барятинский к Белогородке, в двадцати верстах от Киева, отправил гонца в Москву, спрашивая, что делать. Сюда, к Белогородку, и прибыли польские комиссары с договором между Шереметевым и Потоцким.

– Без воли великого государя такого дела мне решить немочно, – ответил комиссарам князь, принимая от них невероятную сию грамоту, где Шереметев великое дело границ и владений государствами решал своей волей. – Договор этот я тотчас пошлю моему великому государю царю. Царь укажет отдать вам Киев, а себе голову отрубить – отрублю, а не укажет – не прогневайтесь. Что до грамотки Шереметева, до его подписи, на Москве много Шереметевых!

Шереметевых в Москве и вправду было много, но Василий Борисович, оставленный всеми во глубине Украины, под Кодней, был не из многих, а из единственных. Уже положив оружие, он взвалил на себя свой воеводский крест, чтоб понести его на свою Голгофу под презрительное улюлюканье. Он не роптал, уныния не выказывал, и плюнь кто на него – не отерся бы. Все его стремления теперь собрались в одну точку: спасти войско. Вернуть царю, пусть без оружия, но воинов, великотерпевших и потому великих. Шереметев был уверен, что уж это дело ему ценой собственного плена и позора удастся совершить. Поляки – рыцари. У них шляхетская честь в цене.

23 октября Шереметев в своем таборе подписал наконец договор и, присягая, целовал крест.

На следующий день предстояло начать исполнение статей.

Утром, однако, все поднялись и взялись за обычные дела, словно никаких переговоров не было. Шереметев, обходя окопы, заглядывал в лица своих солдат, в лица казаков, вопрошая, но никто ничего ему не сказал.

25-го за Шереметевым приехали. Предлог был вежливый. Коронный гетман приглашал на пир в ознаменование мирного договора.

Шереметев, одетый в золотую соболью шубу, в золотое платье, сверкающее алмазами, в последний раз обошел лагерь, кланяясь солдатам и казакам. И ему кланялись.

Его столы в его собственном шатре, уставленные его кубками и тарелями, ожидали прежнего хозяина. Вот уже третью неделю Василий Борисович голодал, как и его ратники, но за столом он к еде не притронулся. Выпил два бокала вина.

Спать его оставили здесь же, в собственном шатре. Появились все его слуги, комнатные, дворовые, его охрана. Только вся без оружия.

– Что у нас? – спросил Василий Борисович спальника.

– Казаков увели и отдали татарам. Наши оружие слагают.

– Теперь мы воистину никто!

Василий Борисович кинулся в постель как в прорубь, словно можно было и военную невзгоду заспать, и все грядущие несчастья.

Утром его так и подбросило. Натянул сапоги, не надевая кафтана, сунул руки в рукава шубы, выскочил из шатра. Во сне ему сказали:

– Беда!

И он увидел эту беду. Татары на арканах выволакивали из русского лагеря солдат.

Шереметев бросил взгляды туда и сюда… В полусотне шагов Потоцкий, сидя на коне, разглядывал татарское бесчинство в зрительную трубу.

А в таборе уже вспыхнул бой. Лишенные оружия русские выворачивали оглобли, выхватывали из колес железные чеки, лупили татар, стягивая с лошадей, захватывая их оружие. Татары отхлынули.

Шереметев отер мокрый от пота лоб. И охнул! Несметными толпами скакали татары на помощь своим. Тучи стрел закрыли небо. То была не поэзия, а стрелы, черные стрелы, пущенные в русских ратников. И снова была атака. И вот уже погнали тысячу за тысячей в плен, и у каждого на шее была веревка.

Василия Борисовича трясло, но он не уходил, смотрел на погибшее свое воинство, уже в который раз преданное, теперь поляками.

– А как же договор?! – закричал Шереметев в сторону Потоцкого, топая ногой. – Где твоя шляхетская честь, подлец? Где твоя христианская совесть, сволочь?! Сволочь, сволочь ты коронная! Польский ты говнюк!