Владислав Бахревский - Аввакум

– Какие пан гетман слухи в народе распускает? – спросил своего дорогого гостя Шереметев.

– Весь Божий мир стоит на слухах, как на ходулях, – ответил небоязливый псаломщик. – Выговский не больше других брешет.

– А что же он брешет?

– В церкви прилюдно клялся; хотя бы всех моих людей побили, а, не взяв Киева, не отступлюсь.

Василий Борисович взял перепелку, отщипнул крылышко.

– Крепко ли слово гетмана?

– Войска много привел, тысяч с пятьдесят, да татар тысяч с двадцать, а что-то за тебя, боярин, не страшно.

– Не страшно?

– Ни на золотник!

Псаломщик показал мизинец, а на мизинце верхушку.

– А сколько у меня войска, народ знает?

– Как не знать?! Говорят, тысяч… – тут псаломщик почесал в затылке, – с двадцать.

– Народ говорит или кто другой?

Псаломщик засмеялся:

– Это я сам, тебе в угоду, приврал. Народ говорит: у тебя, боярин, тысяч десять солдат, а может, и того нет, тысяч семь.

Василий Борисович поднял брови: последняя цифра была совсем близка к истине.

– Отчего же мне не страшиться, когда у Выговского сил вдесятеро?

– За гетмана митрополит Дионисий, а за русского царя все церкви православные. За гетмана – пятеро полковников, а за русского царя народ да казаки Левого берега. Они уж и своего гетмана избрали. Слыхал?

– Нас от слухов засадами отгородили.

– Ивана Беспалого в гетманы выкрикнули.

– Весть благая. Поднимем же чашу за верных государю воинов, – сказал торжественно Василий Борисович и встал ради царского имени.

Псаломщик выдул вино до дна, перекрестился на икону и только потом содрогнулся:

– Уха-а!

– Какая уха?

– Проняло, говорю… Всякая жила во мне как огненная. А про Выговского ты меня не пытай. Песенка Выговского спета. Пусть не ты осадил, а он тебя, спасения ему надо искать.

– Так вот почему прислал посольство?! – воскликнул не без нарочитости Василий Борисович. – Спасения ищет?

– Спасения. Только ты ему, смотри, руки не подавай. Выговский как утопленник: ухватится даже за кончик пальца – всего тебя с собой утянет.

– Спасибо, что надоумил. То-то я полковника Богуна в пустой комнате томлю… Может, хоть водицы ему послать? Или квасу? Московского квасу!

– Напоить водой напои, – согласился псаломщик, – а за стол не зови… Казаки тебя татарам обещали. Киев себе, а тебя – татарам. Ты, говорят, уж очень дорого стоишь.

– Дорого, – согласился Василий Борисович.

Псаломщик был хитрый хохол. Говорил спроста, а сам льстил воеводе. Народ и впрямь был на стороне русского царя, открыто за Днепром, молча в Киеве и совсем про себя на Правобережье. Москалей боялись, но своих еще больше. От своих смерти ждали. Не подчинишься – зарежут, а подчинишься – арканы на шею и в полон. Снова, как при Хмельницком, простой народ был для казачьей старшины скотом. Своим народом платили казаки татарам за участие в войне.

Минуло еще два часа. И наконец, к посланцам гетмана вышел… Василий Выговский, дядя гетмана. Одет в драный, с чужого плеча польский жупан, сапоги на сгибах с дырами, каблуки сточились. Принес ведро кваса и ковш.

– Пейте, панове. Московский квас.

– Где воевода? – спросил перебесившийся и теперь совершенно вялый пан Побейволк.

– То не ведаю. Я на кухне служу.

– Дядя гетмана, шляхтич – на кухне? Может, москали не знают, кого в плену держат?

– Как бы не так!

– Но, может, воевода не ведает, сколько тысяч казаков да татар пришли по его душу?

– Боярин того знать не желает. Гетман Выговский для Шереметева – слуга царя.

– Слуга, да не Московского. Поди к воеводе, скажи, что мы люди не малые. Что среди нас полковник Богун.

– О ваших именах, о чинах ни спрашивать, ни докладывать не велено, – покачал головою старшинам Выговский. – Имя у вас на всех одно. И чин один – изменники.

– Тогда зачем нас в сенях держат? Пусть прогонят!

– Как боярину угодно, так и будет, – сказал Выговский и ушел.

Казаки переглянулись. Если дядю гетмана держат в кухонных мужиках, то с ними могут поступить еще круче.

– На что он надеется, Шеремет? – не сдержался Богун. – В войске доподлинно знают – у него едва семь тысяч солдат наберется.

Обсуждать опасную тему не стали. Москали хитры, наверняка подслушивают.

Шереметев, напоив псаломщика допьяна, пожаловал за стол, где угощали киевских мещан.

– Не отдавай город Выговскому, защити нас, не уходи! – стали просить воеводу киевляне.

Василий Борисович зорко поглядывал на степенных горожан: уж больно горячо уговаривают, не есть ли это скрытое желание, чтоб ушел? Не выведывают ли, сколь велик страх у москалей?

– Отчего это вы ко мне пришли? – застал он врасплох гостей своим вопросом. – Вы же послушны тайным приказаниям гетмана.

– Что с нас взять, Василий Борисович! – ответили не сразу, но искренне. – Видит Бог, желаем служить государю Алексею Михайловичу, твоей милости, но бодливой козе Бог рог не дает.

– Это вы-то бодливые? В августе, когда приходил Данила Выговский с татарами, сами просились в крепость с детьми и женами, но перевезлись за Днепр. Семь пушек, которые оставил вам для обороны князь Куракин, не мне отдали – киевскому полковнику Яненку.

– Пушки в починке были.

– Чего врете? Мы эти пушки у Яненки отобрали целехонькими.

– Как нам не врать, пресветлый боярин! – вывернулся голова Щековицы прозвищем Панибудьласка. – Не отдай мы пушки Яненке, он бы наши дома пожег, а нас вырубил бы, как лозу.

– Значит, меня меньше боитесь?

– Меньше, воевода. Ты человек царя, и мы тоже люди царские. Русский царь своих подданных в обиду не дает.

– Так то подданных, не изменников.

– Какие мы изменники? Мы – горемыки, куда ни поворотись – гроза. О государе молимся, но открыто о том сказать нам нельзя. Оставит тебя военное счастье, уйдешь – лютые казаки и нас самих, и детей наших, как котят, передушат… Выговскому украинские люди недороги. За булаву отца и мать продаст, а Украину уж продал. Вот тебе, воевода, тайные листы, кои гетман подписал в Гадяче.

Статьи Гадячского договора были свежие, подписанные месяц назад, 6 сентября. Поляки на бумаге расщедрились. Греческая вера уравнивалась с римской, митрополит и пятеро православных епископов получали место в сенате. В реестр зачислялось 60 тысяч казаков. В Киеве дозволялось учредить академию, во всем равную краковской. Гетман получал право чеканить свою монету. В случае войны короля с Москвой казаки могли держать нейтралитет, а если Москва нападала на Украину, король брал обязательство послать на помощь гетману королевское войско. От податей Украина освобождалась, хмельничину постановляли забыть навеки, будто ее и не было. В князья гетмана не возводили, но титул у него звучал пышно: гетман русский, первый сенатор воеводств Киевского, Брацлавского, Черниговского, генерал. С ханом гетману разрешали дружить по-прежнему. Одно не дозволялось: признавать над собой власть Московского царя.