Василий Седугин - Князь Гостомысл – славянский дед Рюрика

Что касается того, чтобы попроситься у Веланда на вольные хлеба и заняться своим хозяйством, то это с самого начала было безнадежное предприятие. Что он может делать, Гостомысл? Кроме как скакать на коне да махать мечом, ничего. Да и не отпустит его ни за что Веланд. Не за тем покупал себе раба, чтобы просто так расстаться. С кем тогда пойдет в море? Ждать же, когда подрастет малышня, придется очень и очень долго... А о побеге Гостомысл даже не мечтал, было бы безумием попытаться в одиночку пересечь два моря!

Мысли его иногда возвращались к Даксии. И странно, он больше чувствовал угрызения совести, чем влечение к ней. Его мучило сознание того, что напрасно увлек ее, совсем молодую девушку, зная наперед, что никогда им не быть вместе. И чем дальше, тем больше жгло его это чувство и стало преследовать повсеместно, где бы он ни находился. Ему было стыдно, когда он вспоминал, как она обещала приходить к нему. Почему она к нему, а не он к ней? Потому что раб? Но теперь ночами он волен распоряжаться своим временем, никто за ним не наблюдает, никто не проверяет. Он может уйти после ужина и вернуться к восходу солнца, никому и в голову не придет, что он отсутствовал. Несколько дней он ходил, прикидывая и так и эдак, и наконец решился.

В сарае заранее оторвал и оставил на одном гвозде доску. Оставалось только отодвинуть ее и шмыгнуть в густые заросли полыни, а оттуда можно было незаметно проскользнуть на дорогу. Так он и сделал. Ночь стояла ясная, дорога была как на ладони. Чтобы быстрее дойти до озера, Гостомысл сначала бежал, затем переходил на ускоренный шаг, а потом снова бегом и снова шагом. И вот он, домик на берегу озера. У него екнуло сердце и тепло разлилось в груди. Поди спит, сны видит и не подозревает, что он стоит перед ее окном...

Гостомысл легонько постучал и присел на скамеечку. Стальной гладью перед ним лежало озеро, мрачной стеной надвигался на него лес, а над всем этим холодным великолепием разливала мертвенный свет полная луна.

Вот тихо открылась дверь дома, и на грудь ему упала Даксия, пахнущая теплом постели. Выдохнула жарким шепотом:

– Ты не обещал, но я верила, что непременно придешь...

Они проворковали немногим более часа, а потом он засобирался в обратный путь.

– Как выдастся удобный случай, прибегу еще, – пообещал он на прощание.

Она не держала его, хотя Гостомысл чувствовал, что ей тяжело расставаться с ним. Какая мужественная и умная девушка, он не мог думать о ней иначе, как с большим уважением и благоговением.

Наверно, Даксия вселила в него новые силы, потому что всю обратную дорогу он не шел, а летел, будто на крыльях.

Край неба только заалел, а он уже подходил к сараю. И тут в неверном свете сумерек увидел фигуру, сидящую на скамейке. Он подошел поближе. Это была Раннви.

– Что ты тут делаешь спозаранку? – невольно вырвалось у него.

Она глянула на него блестевшими из темных провалов сухими глазами, сказала глухим голосом:

– Это ты должен объяснить мне, где пропадал всю ночь.

– У меня не было сна. Я гулял окрест.

Она вперила в него лихорадочный взгляд, спросила, раздельно произнося каждое слово:

– Ты был у нее?

Он чуть помедлил, ответил:

– Да.

Она вздрогнула, как от удара, а потом вдруг стала колотить маленьким кулачком по колену:

– Проклятье! Проклятье! Влюбиться в раба! Не спать ночами! Сторожить каждый его шаг! Ненавидеть и любить! Как можно такое вынести?

По лицу ее текли крупные слезы. Гостомысл был ошарашен. Он был уверен, что она ненавидит и презирает его, и совсем не мог предположить, что у нее есть к нему какие-то чувства...

В растерянности он присел рядом с ней, несмело обнял. И тут она качнулась к нему и потянулась губами к его губам.

А его поцелуй для нее был как удар молнии, который огнем прошелся по всему телу. Она знала постные поцелуи Раппа, приятные и усладительные; они, как поцелуи матери или подруг‚ почти не волновали и не возбуждали ее. А сейчас она испытала подлинное блаженство, и ей снова и снова хотелось повторить сладострастное наслаждение.

Гостомысл ощутил жар ее губ, почувствовал, как она задрожала в его руках, и в его сердце будто что-то толкнуло. Это своенравное, озорное и отчаянное существо, только с трудом переносимое им, вдруг превратилось в самого дорогого и любимого человека. Он жадно целовал ее солоноватые от слез губы, щеки, глаза, веря и не веря в обрушившееся на него счастье.

Он только сейчас понял, что был тайно влюблен в нее, сам себе не признаваясь в этом. Может быть, произошло это тогда, когда он увидел, как она, раскинув свои густые волосы, встала во весь рост на корме, и он понял, что перед ним не подросток, а девушка; или когда они сидели под парусиной, прижавшись друг к другу, и у него защемило сердце от ее близости; а может, при возвращении в рыбацкий поселок, когда Раннви, уцепившись за канат, с отчаянной смелостью повисла над морской бездной...

Внезапно она встала, взяла его голову в свои ладони, крепко поцеловала в губы и сказала, глядя на него сияющими глазами:

– Разойдемся по своим постелям. А то скоро проснется поселок, и нам может крепко влететь!

Они расстались. Утром первым из дома вышел Веланд, привычно глянул в небо, на море. На медно-коричневом, обрамленном бородой лице появилось удовлетворенное выражение: день, судя по приметам, должен выдаться погожим.

За ним следом, сияя лицом, выпорхнула Раннви. Веланд покосился на нее: с чего бы это с утра такая веселая? Ах да, видно, с Раппом дела идут на лад. Что ж, понятно, дело молодое...

Кивнул на сарай:

– Буди раба. Да проверь, подготовил ли он грузила.

Она понеслась к сараю. Больше для отца, стукнула в дверь сарая:

– Эй, поднимайся!

Гостомысл ответил тут же:

– Иду.

– Грузила сделал?

– Готовы.

– Отец велел захватить.

Он вышел из сарая, здоровенный увалень, с по-детски доброй душой. С робкой надеждой взглянул на нее. Она ждала этого взгляда и, таясь от отца, искоса ответила сияющим, любящим взглядом; у него тотчас расцвело лицо, он широкими уверенными шагами направился к лодке. Она глядела ему вслед, не в силах оторваться: так бы и любовалась, впитывая в себя каждый его жест, каждое движение!

Столкнули лодку в воду. Отец уселся на корме, они, как обычно, взялись за весла. Раннви как бы нечаянно на мгновенье прикоснулась к его плечу, по телу ее разлилась сладкая нега. Он понял, ответил едва заметной радостной улыбкой.

Стали бросать сети. Веланд подгребал веслами, умело управляя лодкой. Гостомысл подавал свернутые кругами сети, Раннви направляла их в воду. Руки их часто встречались, задерживались на какие-то мгновения, и в этом они испытывали ни с чем не сравнимое наслаждение.

Когда пристали к берегу, Раннви тотчас ушла в дом. У него тревожно сжалось сердце: почему не оглянулась, почему не подарила прощального взгляда? Может, разлюбила? Или побоялась, что взгляд перехватит отец, который шел следом?..