Виктор Поротников - «Злой город» против Батыя. «Бессмертный гарнизон»

Голубые очи юной крестьянки расширились от изумления, когда она увидела в своей руке серебряный арабский дирхем. Такие деньги были большой редкостью и в этом небогатом доме, и в этой деревеньке. На Руси в ту пору чаще всего имели хождение именно арабские серебряные монеты, ценившиеся здесь за высокое качество чеканки.

Собрав тарелки с объедками, Бажена упорхнула за печь, где возилась с горшками ее мать. Судя по изумленно-приглушенному женскому говору за печью, щедрость боярина Матвея произвела на обеих крестьянок сильное впечатление.

Когда со двора в избу зашел сам хозяин этого жилища с охапкой наколотых дров в руках, то Матвей Цыба подкатил и к нему, пригласив сесть с ним за стол. Крестьянина звали Оверьян. Отказаться он не посмел, поэтому сел рядом с Матвеем Цыбой на колченогий табурет.

– Дочь твоя мне вельми по душе, друже Оверьян, – без обиняков заговорил боярин Матвей с улыбкой на устах. – Коль уступишь мне ее на ночку, то я щедро тебя вознагражу. Целый год сможешь оброк не платить.

После этих слов Матвея Цыбы Феодосия Игоревна резко вскинула голову и взглянула на него с негодованием.

Однако плечистый бородатый Оверьян заинтересовался предложением своего знатного гостя, глаза его так и загорелись алчным блеском.

– Сколько же серебра ты мне отсыплешь, боярин? – спросил он, облизав пересохшие губы. – Дочка-то моя в самом соку! Ни под кем она еще не лежала, чиста, как лебедушка!

– Заплачу я тебе четыре монеты серебром, друже. – Матвей Цыба хлопнул смерда по могучему плечу. – Ну что, по рукам?

– Четыре монеты, конечно, на дороге не валяются, – в сомнительном раздумье обронил Оверьян, почесав голову, – однако ж, боярин, телесная непорочность моей дочери стоит дороже. Уж не обессудь.

– Ладно, плачу пять монет серебром, – после краткой паузы произнес Матвей Цыба. – Я тебя понимаю, друже.

– Прекрати немедля это бесстыдство, боярин! – Феодосия Игоревна стремительно поднялась со стула. Ее гневные глаза так и впились в Матвея Цыбу. – Иль креста на тебе нет! Не смей вовлекать в тяжкий грех этого мужика!

– Не нравится – не слушай, государыня, – скривился Матвей Цыба. – Иди-ка лучше спать! В соседней избенке тебе уже приготовлена постель.

– Ох, и свинья же ты, боярин! – сказала Феодосия Игоревна и направилась к низкой двери, чуть нагнув голову в белом платке и круглой парчовой шапочке. Прежде чем толкнуть дверь рукой, княгиня обернулась и презрительно бросила Матвею Цыбе: – Не ведала я, что ты такой негодяй!

Едва за ушедшей княгиней захлопнулась скрипучая дверь, как Матвей Цыба по-приятельски толкнул Оверьяна локтем, шепнув ему на ухо:

– Ишь, паву из себя корчит! Прямо не подступись, а сама всю жизнь супругу изменяла направо и налево! – Боярин погрозил кулаком в сторону двери.

– Да ну? – выразил сомнение простодушный Оверьян.

– Вот тебе крест! – Матвей Цыба размашисто осенил себя крестным знамением, глядя в глаза собеседнику. – Чтоб мне провалиться!

Изяслав Владимирович очень удивился, увидев перед собой Феодосию Игоревну. Их встреча произошла в Брянске в княжеском тереме, где ныне расположился со своей челядью и дружиной Изяслав Владимирович. Войско князей Ольговичей стояло вокруг Брянска в окрестных деревнях и только полки Изяслава Владимировича и его племянника Симеона Владимировича стояли в городе.

День клонился к закату, поэтому в покоях старого бревенчатого терема с маленькими слюдяными оконцами было довольно сумрачно. Изяслав Владимирович повелел своим слугам поскорее зажечь светильники, так как в полумраке он не сразу распознал, что за гостья к нему пожаловала.

– Очам не верю! – воскликнул Изяслав Владимирович, когда пламя двух масляных ламп озарило Феодосию Игоревну с ног до головы. – Иль я брежу! Ты ли это, Федосьюшка? Какими судьбами?

– Челом бью тебе, пресветлый князь! – сказала Феодосия Игоревна и низко поклонилась Изяславу Владимировичу. – Вот, приехала просить у тебя помощи против татар, кои на Козельск надвигаются. По слухам, мунгалов многие тьмы. Одним без подмоги козельчанам не выстоять.

– Стало быть, и Козельск на пути у мунгалов оказался, – задумчиво покачал головой Изяслав Владимирович, скрестив руки на груди.

Вщиж и Брын уже взяты татарами в осаду, Серенск нехристи уже сожгли, вот-вот эта же беда и к Козельску подвалит. Широкой лавой катит с севера на юг Батыева орда, словно степной пожар.

Изяслав Владимирович пообещал Феодосии Игоревне завтра же поутру собрать на совет всех князей Ольговичей, полки которых стоят под Брянском. Феодосия Игоревна сказала на это, мол, не лучше ли Изяславу Владимировичу обойтись без совета и самому принять решение о выступлении русских дружин к Козельску. «Ведь против твоего слова никто возразить не посмеет, княже», – заметила Феодосия Игоревна.

Изяслав Владимирович горделиво усмехнулся, прекрасно сознавая правоту слов княгини, однако спешить с выступлением к Козельску он не собирался, объяснив это тем, что сам ожидает подхода к Брянску полков из Чернигова, Глухова и Сновска. «Татар очень много, как саранчи, выходить против них с малым войском глупо», – пояснил князь.

Настаивать на своем Феодосия Игоревна не осмелилась, дабы не рассердить Изяслава Владимировича. Пришлось ей со смиренным видом расположиться в теремных покоях брянского князя, познакомиться с его женой Евдокией, болтовня которой была надоедлива и пуста. Евдокия была некняжеских кровей, она происходила из боярской семьи, причем далеко не из самой знатной в Чернигове. Поскольку Симеон Владимирович долгое время не имел своего княжеского стола, поэтому он не мог посвататься ни к одной из княжон. К тому же за ним тянулась дурная слава человека никчемного и слабовольного, никто из князей не желал с ним родниться. В тридцать лет Симеону Владимировичу удалось-таки жениться на черниговской боярышне, и то благодаря стараниям своей родни. Евдокия не блистала красотой лица, хотя фигурой ее Бог не обидел. Евдокия была стройна, как березка, и стройности своей она не утратила, произведя на свет троих детей, двое из которых умерли еще во младенчестве.

В тонких чертах лица Евдокии, в изломе ее черных бровей, в глубоко посаженных темных глазах, в бледных нервных устах таилась некая мрачная подозрительность. Воля этой молодой женщины была крепка, как булат. Своим мужем она командовала, как хотела, едва ли не помыкала им. То, что жены других князей сторонятся ее, кичась своим княжеским происхождением, злило властную Евдокию. Она гордилась тем, что вознеслась над прочими боярышнями, став женой князя, но вместе с тем сильно страдала в душе от того, что ее супруг не имеет никакого веса среди черниговских Ольговичей.