Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без

Так просить Наталья Николаевна будет у брата всегда. Ей не дали приданого, а содержание назначили много меньше, чем тому же брату Ивану, у которого не было ни детей, ни семьи. Но ни Пушкин, ни она сама никогда не потребуют положенного, даже тогда, когда безденежье не оставит другого выхода, она будет только просить…

Пушкин вернулся только в ноябре, снова начались выезды, и Наташа сразу почувствовала, что разлука не пошла на пользу. Показалось, что Александр снова вернулся к своим прежним увлечениям, то есть к волокитству…

– Пушкин, право, неисправим. Ему хоть гарем дома заведи, а не одну супругу, все равно будет амуры разводить…

– Бедная Поэтша…

– Не нужно самой быть столь глупенькой. Знала, за кого шла…

– Кто же ей мешает амуры заводить? Хороша ведь, поклонников много.

Кровь бросилась Наталье Николаевне в лицо. Пушкин… нет, он не мог! Он же все время твердит, она его идеал и что лучше никого нет!

Но посмотрела направо и замерла. Пушкин действительно не просто крутился подле баронессы Амалии Крюденер, не просто шутливо балагурил, как делал это обычно. Он ухаживал совершенно откровенно. Глаза блестели, взор то и дело неприлично задерживался на ее груди, обнаженных полных плечах, так и ел глазами. Для окружающих это было, видно, привычно, только посмеивались.

Понимая, что сейчас сотворит что-то некрасивое, Наталья Николаевна скользнула прочь, забыв и об обещанных кому-то танцах, и о том, что не мешало бы подойти к Долли Фикельмон и попрощаться.

Домой ехала, едва сдерживая слезы. Душили горечь, обида, что семейное счастье оказалось таким коротким. Она много слышала о поведении Пушкина, что оно недолго оставалось примерным: как жена забеременела и перестала выезжать, так муж снова и принялся увиваться чуть не за каждой юбкой.

А она действительно, едва справившись с болезнями после первых родов, забеременела снова, и снова тяжело носила и трудно рожала, вернее, болела после. Муж в это время развлекался… Идалия Полетика с удовольствием сообщала подруге о его увлечениях и намеками – об изменах. Наталья не верила, считала завистливыми наговорами острой и неприятной на язык Полетики. Теперь убедилась…

Не снимая бального платья, села в кресло, но сказалась еще домашняя привычка не лить слез, от маменьки всегда попадало за слезливость. Наталья Николаевна сидела, борясь со спазмами в горле и желанием броситься ничком на кровать и зарыдать в голос. Быть то и дело беременной, считать копейки, выкраивая на самое необходимое, постоянно кланяться тетушке за каждый наряд или украшение, ходить на цыпочках по дому, соблюдая правила, установленные мужем… и при этом раз за разом слышать, а теперь даже видеть, как он увлекается другими женщинами… Бывшие приятельницы, бывшие любови, новые увлечения… Она рожает, нянчится с детьми, а он вечно на обедах, вечерах, ужинах, где множество очаровательных дам, привыкших к его поклонению и его вольностям. А теперь вот стал открыто увиваться за другой даже у нее на глазах. Пушкин просто забыл о существовании жены! Как забыл в их первый совместный день. Она нужна только как хранительница дома.

Да любит ли он ее, как говорит? Разве можно любить одну и волочиться за другой? Неужели он не понимает, насколько это унизительно – видеть его блестящие глаза, зовущий взор, видеть, как мысленно держит в объятьях эту другую?

А она сама любит? Наталья честно признавалась, что нет, просто относится ровно и спокойно. Но ведь она никогда не говорила, что любит, и не изменяет даже мысленно. Она верна, верна всегда, несмотря на поклонников, потому что и мысли не допускает об измене. И снова честно признавалась, что это потому, что ее сердце спит.

Однако ревность – чувство унизительное и жестокое, оно способно разъесть душу, особенно если его постоянно подпитывать, как это делает Пушкин. И выхода нет. Может, тетушка Екатерина Ивановна и права, что не пошла ни за кого, так-то лучше, чтобы сердце не болело, чтобы забот было поменьше. Да, она бесприданница, но ведь Пушкин знал об этом, когда брал за себя! Что же теперь ей, всю жизнь сносить его амуры и ухаживания за другими?

Наталья Николаевна давно вперемежку с восхищенными взглядами мужчин ловила насмешливые женские. У каждой бывшей пассии мужа словно было намерение доказать, что ее, Поэтшу, подвинуть, сделать рогоносицей можно запросто. Они и делали, Наташа не сомневалась.

Сколько сидела так, глядя в пустоту, в полутьме, потому как яркого света не хотелось, не знала. Наверное, все же не слишком долго, вскоре в прихожей раздался шум – заметив отсутствие супруги, Пушкин тоже поспешил домой.

Он почти ворвался в комнату, возбужденный, стараясь скрыть чувство вины, с порога почти закричал:

– Что с тобой?! Уехала, никому ничего не сказав…

Хотел добавить еще что-то, но замер, наткнувшись на ее взгляд. Наталья Николаевна поднялась из кресла, оказавшись совсем рядом с мужем, и вдруг… Все накопленное за последние месяцы выплеснулось разом, она не произнесла ни звука, но от сильнейшей пощечины он едва не отлетел в угол!

– Наташа… Наташа… что ты себе там придумала? Ничего же не было!

– Тогда в чем ты оправдываешься?

Схватившись за левую щеку, Пушкин с изумлением наблюдал, как жена спокойно удалилась в спальню и захлопнула за собой дверь.

Пушкин рухнул на диван. Она права и, несомненно, все видела своими глазами. Но так вести себя нельзя, так не ведут себя приличные люди в свете! Ну, устроила бы скандал дома, ну, надавала вот таких пощечин, но только не позорила перед всеми. О том, что супруга уехала, ему с насмешкой не преминули сообщить несколько человек.

Она не пустила его в спальню, спал на диване в кабинете, но утром не сказала ни слова. Пришлось говорить первому:

– Ну, и что за сцену ты вчера устроила? Опозорила нас обоих перед всеми. Негоже так, женка, своими московскими привычками щеголять.

Ждал, что возмутится, что станет укорять, тогда можно будет найти тысячу слов, чтобы обвинить ее же. Нет, она, совсем еще девочка, оказалась куда сильнее в этом несостоявшемся споре, просто подняла на него свои большие глаза и спокойно заверила:

– Я буду вести себя так же.

И протянула руки к няньке, принесшей маленькую Машу.

– То есть как?!

Наталья Николаевна дождалась, пока нянька выйдет из комнаты, и тихонько объяснила:

– Ты можешь волочиться за каждой красавицей, следовательно, я могу принимать ухаживания и кокетничать.

Он взвился так, словно коснулся чего-то очень горячего:

– За измену убью!

– Я не изменю тебе, это было бы преступлением перед богом. Но кокетничать теперь буду.

Он просто не знал, что возразить. Оставалось надеяться, что все как-то успокоится само собой.