Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без

Немного погодя Наталья Николаевна собралась куда-то уезжать.

– Куда?!

– К тетушке, вернуть серьги, которые брала для вчерашнего бала.

И это как вторая пощечина. Конечно, она должна вернуть серьги, как делала со многими украшениями, взятыми у тетушки Екатерины Ивановны Загряжской, потому как своих нет. Наташа брала и возвращала на следующий день, к этому привыкли. Но только теперь Пушкин вдруг осознал, насколько это унизительно – наряды получать от Екатерины Ивановны, они модные и красивые, но не по своему вкусу сшиты, а по тетушкиному, украшения брать у нее же… Ничего своего, как и раньше, как и до замужества.

Первая красавица Петербурга вынуждена жить почти на милость своей тетки. Хорошо, что Екатерина Ивановна столь щедра и тактична.

Пушкин слушал, как застучали колеса кареты, увозя супругу в Аничков дворец. Она права, она кругом права. Не ее вина, что обещанное приданое так и осталось невыплаченным, что родня ничем не может помочь, что ее красоту замечают все и все же требуют бывать в свете… Наташа ничего не требовала, не просила, но он-то видел, как загораются глаза жены, когда приходило приглашение на бал или от тетки привозили новое платье… Она молода и красива, несмотря на двоих детей. Век красавиц недолог, еще несколько лет, и пройдет молодость, перестанут говорить комплименты, вовсе не потому, что подурнеет, а потому, что тридцатилетней даме, если она не дает к тому повода, амуры не строят.

В глубине души он понимал, что все только начинается. Наташа не представлена ко двору, в Аничков дворец ездила только к тетке по делам во флигель, или если отвозил кто-то из придворных дам, но это дело времени. А для придворных балов и расходы будут куда большие.

Однажды Наташу в Аничков дворец отвезла супруга министра Нессельроде. Увезла из лучших побуждений, заехала за ними, а Пушкина не оказалось дома. Он привычно был у кого-то в гостях. Графиня, недолго думая, приказала Пушкиной одеваться и ехать с ней.

– Но как же Пушкин?

– Их величества очень хотели видеть вас на вечере, потому прошу поторопиться. Полноте вам сиднем сидеть, коли муж не вывозит. В другое место не повезла бы, а против Аничкова дворца и Пушкин возразить не посмеет. Приказ императрицы.

Графиня Мария Дмитриевна Нессельроде ошиблась: Пушкин не просто посмел возразить, он был в бешенстве! Разозлился и на Наташу, посмевшую выехать куда-то дальше модной лавки без его разрешения и сопровождения, и на графиню, подсказавшую его жене такую мысль, и, главное, на то, что Наташу увезли в Аничков дворец, куда ему самому хода не было, зато ходили такие сплетни о дамах, которых привечал император…

Злость Пушкина вылилась в совершенно безобразный скандал с Нессельроде. Забыв, что перед ним супруга министра и, главное, женщина, он почти кричал, что его жена не будет выезжать туда, где не бывает он сам! Мария Дмитриевна сумела сдержаться, но мужу, конечно, все пересказала. Тот пожаловался Бенкендорфу.

Александр Христофорович только вздохнул. Пушкин снова и снова позволял себе невесть что, оскорбить графиню Нессельроде значило нажить врага в лице ее мужа. Но государь благоволил к госпоже Пушкиной, да и императрица тоже… Бенкендорф вдруг улыбнулся:

– Карл Васильевич, да ведь он просто ревнивец. Пусть Мария Федоровна простит нашего Отелло, Пушкин не мыслит, что его красавица может где-то бывать без его присмотра. Я сам принесу извинения за глупца графине, потому как боюсь, что, начав извиняться, он наделает еще хуже. А как сделать, чтоб и муж получил доступ в Аничков дворец, подумаем. Не хочется лишать вечеров такой красоты, как у Натальи Николаевны…

Нессельроде тоже не желал скандала, и ему нравилась госпожа Пушкина, приятно любоваться столь совершенным лицом и фигурой. Вот ведь досталась этакому баламуту! Удивительно, но ведь и влюблена в этого баламута тоже, смотрит ему в рот, слушает все, что скажет… Но провинциальный налет у госпожи Пушкиной есть, никуда не денешь, даже не московский, а совсем провинциальный, только и мастерица плясать, а вот беседу изящную вести не умеет, все больше молчит. Может, потому поэт и боится отпускать одну? Или опасается внимания государя к своей супруге? Тоже может быть…

Глава III отделения Александр Христофорович Бенкендорф вовсе не жалел Пушкина, беспокойный поэт порядком ему надоел, но государю нравилась Наталья Николаевна, а потому действительно нужно что-то придумать, чтобы Пушкин имел право посещать придворные балы. То, что поэт якобы служил у того же Нессельроде в Коллегии иностранных дел, появляясь лишь изредка, не давало ему права бывать в Аничковом дворце.

Скандал с графиней удалось замять, не нашумев сильно. А с Пушкиным поступили просто: 30 декабря государь подписал бумаги, и Александр Сергеевич Пушкин стал камер-юнкером двора.

При дворе изначально было 12 камергеров и столько же камер-юнкеров. Император Николай I увеличил число камер-юнкеров до 36, но становились таковыми в куда более молодом возрасте, практически в юности. Камергером же стать сложно, да ведь и камер-юнкер соответствовал тайному советнику. Какой из Пушкина тайный советник, если он ушел в отставку в 1824 году с пометкой бывшего императора Александра I, что недостоин наград и званий. А с чего быть достойным, коли службу нести не желал, все больше стишки пописывал, за которые званий и наград не дают.

Камергерский ключ (отличительный знак камергера – ключ на голубой ленте) Бенкендорф однажды Пушкину предлагал. Вернее, не то чтобы предлагал, а давал понять в беседе, что может выхлопотать, но после определенных обязательств. Поэт, сообразив, какого рода будут эти обязательства, сделал вид, что предложения не понял. Бенкендорф настаивать не стал.

И вот теперь требовалось дать Пушкину какое-то звание (они перестали быть чинами, как в прошлом веке), но сделать его сразу камергером было уж слишком. При разговоре на эту тему император поморщился:

– Довольно и того, что по пять тысяч в год ни за что получает. Пусть заслужит сначала. Коли заслужит, как вон Карамзин или тот же Вяземский, дам и камергера и поболее…

Сам осчастливленный поэт узнал о своем звании на балу у графа Орлова.

Жуковский увидел, как белеет лицо друга, и осторожно поинтересовался у Виельгорского:

– Что это он?

– Узнал, что пожалован в камер-юнкеры вместе с Ремером, который семью годами моложе…

Пушкин не просто скрипел зубами, у него побелели скулы, это означало, что сейчас что-то произойдет. Переглянувшись, приятели потащили упиравшегося Пушкина в кабинет хозяина. Никакие уговоры не помогали, Пушкин был вне себя, рвался во дворец наговорить грубостей самому царю.

– Да чего ты так злишься? Ну пусть себе Ремер камер-юнкером ходит, тебе-то что с того?