Юрий Галинский - Андрей Рублев

Фрески взволновали, потрясли их. Пророки, ангелы и столпники, нанесенные на серебристо-лиловом и серовато-голубом поле коричневыми, желтыми, красными мазками со светло-белыми, голубыми, оливково-серыми бликами и пробелами, гляделись как живые. Фигуры и лики напряжены, головы резко повернуты, одежды развеваются.

Андрейка и Данилка долго не могли оторвать глаз от творений мастера, такого они еще не видели.

– Нам бы так! – восхищенно выдохнул Данилка.

– Словами и впрямь нельзя передать того, что зрят очи, – задумчиво обронил Андрейка. – Гречин истинно искусный и дивный умелец.

Данилка отступил на несколько шагов от росписи.

– Ты погляди, Андрейка, на эти блики! Только погляди на них! Какое чутье великое, какой дар Божий надо иметь, чтобы нанести такой мазок! Убери тот светлый пробел между красными полями, измени цвет, густоту краски – и потеряешь чудо! Разве ж мы когда-нибудь так сможем?

Андрейка молчал. Он тоже был впечатлен мастерством Феофана, но росписи святых и библейских картин вызывали у него противоречивые чувства. Молодой живописец восхищался дивным умельством греческого живописца, и в то же время его угнетала мрачная беспросветность, изображенная на фресках. Не любовь, а страх пред Вседержителем! Нет, так писать он не сможет, да и не хочет!..

Парни стояли в полупустой церкви. Было раннее утро, и прихожане только собирались на заутреню. Храм, расписанный от купола до пола фресками, казался Андрейке и Данилке гнетущим. Все, от Пантократора Иисуса Христа до святых и столпников, было разрисовано в красновато-коричневых тонах. Грозная, внушающая трепет выражением глаз и лица, жестами, даже складками одежды сила предрекала грядущий Суд Божий над живыми и мертвыми в день Второго Пришествия. И чем дольше парни, задрав головы, разглядывали Вседержителя, тем больше ими овладевало чувство подавленности пред ликом Небесного Судии. Казалось, что Христос обрел власть над ними, заглянул в души и знает не только явное, но и тайное, видит их грехи.

Андрейке вдруг пришел на память сон, который он видел в Троице после рассказа Симеона Черного. И как тогда, ему на миг почудилось, что сотворенный Феофаном Пантократор снова обрел земную плоть!

Он стал истово креститься, потом отвел взгляд от купола. И тут в глаза парню бросилась фресковая надпись на церковной стене:

«В лето 6886 ( 1378 года ) подписана бысть церковь Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа во имя боголепного Преображения повелением благородного и боголюбивого боярина Василия Даниловича и со уличны Илины улицы. А подписал мастер греченин Феофан при великом княжении Димитрия Иоанновича и при архиепископе Алексии Новгородском и Псковском».

Он показал надпись Данилке, тот, запинаясь, прочитал ее вслух, затем посмотрел на другие фрески.

– Погляди-ка, Андрейка, как гречин расписал Силы Небесные! Я такое не видел никогда. Архангелы Михаил, Гавриил, Рафаил, Уриил, прочел их имена в подкуполье. Меж ними четыре серафима и четыре херувима. А под ними праотцы и пророки, что ли?

– Нет, Данилка, там одни праотцы Адам, Авель, Енох, Сиф, Ной. Никто на Руси так не пишет, первыми под Вседержителем всегда рисуются пророки. Да об этом еще твой брат Симеон в Троице сказывал, когда из Новгорода приезжал. Забыл, что ли?

– А Мельхисидек, Илия, Иоанн Предтеча?

– Они не пророки. Только не в том дело. Погляди: они не как пророки, обличающие грехи, а вроде бы просят перед Христом о заступничестве за человецей. Вот что необычно.

– Верно, Андрейка, о сем брат Семен сказывал, вспомнил я.

Кто-то подошел к ним сзади. Парни обернулись, вопрошающе уставились на низкорослого клирошанина с узкой, клином, темной бородой.

– Спаси вас Бог, иноки! – поздоровался тот. – Что-то не видел я вас.

– Пришлые мы! – с готовностью откликнулся Данилка и, не моргнув глазом, соврал: – Из Троице-Сергиевой обители, старче. От преподобного отца Сергия.

– Как он там, святой человек?

Андрейка замялся, покраснел, а Данилка бодро ответил:

– Жив-здоров, слава Господу, еще трудится, хоть восьмой десяток разменял.

– А вы что тута?

– Пришли поглядеть на невидаль – Феофановы росписи. Поучиться, потому как тоже иконы пишем, – бойко молвил Данилка.

– Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо насытятся! – одобрительно заметил церковный служка, хотел отойти – в храм уже густой толпой входили прихожане, вот-вот должна была начаться заутреня. Но Андрейка, молчавший все это время, попросил:

– Рассказал бы нам, отче, о гречине – что за человек? Должно, не раз видел его. Как творит он росписи?

– Сей час уж недосуг. Дьяк я сей церкви, надо службу править. На вечерню приходите, после нее и поведаю, что за человек Феофан Гречин.

– … Из головы пишет. Никуда не глядит, нет у него ни рисования, ни книги, ни примера какого-то, – рассказывал в тот же вечер дьяк о Феофане. – И весь он, а ноги его особливо, не знают покоя. Сам приплясывает, дергается, а рука тверда и верна. И кто б ни приходил сюда в церкву, когда он творил фрески, никого не прогонял, беседы вел с ними долгие, а сам писал да писал. Никто ему не был помехой, не то что нашим мастерам.

Проникшись расположением к молодым иконописцам, дьяк не посчитал за труд утром следующего дня провести их в личную молельню боярина Василия Даниловича, за чьи деньги гречин расписывал церковь. Здесь тоже царил Феофанов дух – грозное и неумолимое предзнаменовение Страшного суда. Изображение Святой Троицы под сенью дуба, широко раскинутые крылья среднего ангела, олицетворявшего Иисуса Христа, придавали фреске непоколебимую силу, подобно образу в куполе храма. А множество столпников и отшельников, что вели мучительную борьбу тела и духа, представлены были гречином в состоянии безысходного отчаяния.

И вновь увиденные Феофановы росписи произвели на Андрейку и Данилку гнетущее впечатление.

Когда они, попрощавшись с дьяком, покинули церковь, Андрейка, вздохнув, сказал:

– Мы с тобой тоже грешники, Данилка. Ушли из Божьей обители, с женками-искусительницами водились. И тут, в Новгороде, грешим, за иноков себя выдаем. Гореть нам в геенне огненной!

Данилка, озадаченно дернув себя за бородку, промолчал.

После заутрени в церкви Федора Стратилата, что расположена была в Плотницком конце Новгорода, Андрейка и Данилка, спросив разрешения у дьячка, остались смотреть фрески и иконы. Здесь, как и в храме Спаса на Ильине, Страсти Господни были расписаны в алтаре. Те же «Тайная вечеря», «Моление в Гефсиманском саду», «Шествие на Голгофу», «Распятие» и остальное. Очень уж удивил парней желтый нимб-венец у Иуды на фреске «Предательство», тогда как другие апостолы вообще не имели венцов.