Наталья Павлищева - Мария-Антуанетта. С трона на эшафот

Народ восхищался своей юной и прекрасной королевой, похожей на добрую фею из сказок, ею восхищался король, восхищался и двор. Антуанетта снова купалась во всеобщих любви и обожании. И неприятности вроде назначения министром не того, кого попросила, быстро забывались. Когда заниматься такими делами, если на носу коронация?

Кроме того, у королевы появилась новая забота.

– Дорогая, в честь нашего восшествия на престол, я хочу сделать тебе подарок. Мы должны жить экономно, потому подарок будет небольшим, возможно, он даже слишком мал для королевы Франции, но, надеюсь, он тебе понравится.

– Ах, Луи, как загадочно…

Я смотрела на его руки и не видела в них никакой коробочки. Что же за подарок, если его можно даже в руках спрятать так, что не заметно?

– Пойдем, я покажу тебе.

Загадочность увеличивалась и от этого становилось сладковато-страшно, как в детстве, когда мы играли в разные игры и приходилось завязывать глаза и, не видя ничего, бегать с повязкой за другими игроками. Смешно и страшно…

Мы даже не пошли, мы сели в легкую коляску и поехали. Правда, недалеко.

– Вот это мой подарок, – показал Луи.

Я обомлела. Муж понял это по-своему, засмущался:

– Я говорил, что он мал для королевы Франции…

– Нет, Луи! – Я бросилась на шею мужу, потому что он показывал на Малый Трианон!

Я никогда не была внутри, ведь это прибежище любви короля Людовика и мадам Дюбарри, но издали этот домик выглядел так замечательно, что, глядя на этакую прелесть, мне иногда хотелось плакать. И теперь она моя?!

– Луи, вы дарите мне Трианон?

– Да.

– О-о… лучшего подарка вы сделать не могли. Нет, есть один лучше этого – сын.

Заметив, как мгновенно поскучнел супруг, я быстро добавила:

– Но это еще впереди, правда? Вот обустрою свой Трианон по своему вкусу, завлеку вас туда и мы зачнем там сына.

Мне показалось или на глаза Луи действительно навернулись слезы? Он прошептал:

– Я люблю вас…

Бедный Луи, насколько я внешне подходила на роль королевы, настолько он не подходил на роль короля. Он большой и неуклюжий, растерянности и нерешительности добавляла и сильная близорукость. Луи тугодум, но если я легкомысленна, то он, напротив, обо всем размышлял обстоятельно, только делал это, как я писала – медленно и со скрипом. Его нельзя торопить с ответом, нельзя задавать быстрых резких вопросов, нельзя торопить вообще ни с чем. Когда Луи торопили, он останавливался совсем. Именно поэтому мой муж страшно не любил придворное общество, приемы, балы, где надо было быть ловким, сообразительным, острым на язык и хитрым. Мне казалось, что Луи вообще не способен на хитрость, он слишком честен и прямолинеен.

Но отзывчив и серьезен. И если Луи не торопить, если дать ему прийти в себя, то он мог продемонстрировать такие знания и суждения, каких не дождешься даже от острослова Карла Артуа.

Многие прекрасные качества моего супруга не слишком помогали ему быть и выглядеть королем, а другие слишком мешали. Но тогда Франция была счастлива, что у нее новый, серьезный, не распутный и добрый король, а я была счастлива, что он меня любит и так щедр.

Но не все было гладко в отношении меня у французов, во всяком случае, при дворе, несмотря на восхищение, появилось первое недовольство. Прискорбно, но навлек его на меня собственный брат.

В Париж приехал наш Толстый Макс. Он на год младше, и толстым был всегда. Я смотрела на братца и вспоминала того маленького Макса, который изображал Купидона в домашней постановке, где мы с Фердинандом играли пастушка и пастушку. Как же давно это было! Словно в другой жизни…

Насколько толстые люди – разные, так совсем не похожи между собой Луи и граф Прованс. Мой Луи – неуклюжий увалень, а Станислав, хотя и производил впечатление громадины, двигался легко и ловко, хотя некрасиво. Неуклюжим увальнем показался и Макс. Я вдруг воочию увидела разницу между французским и другим дворами и поняла, как изменилась сама.

За время пребывания братца в Версале мне пришлось очень много раз краснеть из-за его неловкости, отсутствия чувства юмора, твердой уверенности, что, если кто-то с ним не согласен, значит, не прав. Макс просто не желал соблюдать никаких правил этикета, а я вдруг осознала, как важны многие из них. Братец столько раз ставил всех в неловкое положение, что поневоле задумаешься о необходимости этого самого этикета.

Постепенно над ним начали смеяться, и довольно откровенно. Сам Макс этого просто не замечал, хуже всего то, что отношение к нему стали переносить и на меня. Немедленно припомнилось, что я тоже против этикета. Припомнили и о поведении моих сестер Амалии в Парме и Шарлотты в Неаполе, которые также не желали ни с кем и ни с чем считаться. Вывод был единодушным: чего ждать от этих австрийцев?

Я поражалась, получалось, что только я сумела освоиться и стать настоящей француженкой. Если честно, то было одновременно и горделиво, и горько, словно, впитав правила поведения и требования Версаля, я предала свой Шенбрунн. Но ведь матушка всегда твердила, чтобы я училась французским обычаям, не стараясь вводить свои.

Братец уехал, чему я была даже рада, а я задумалась о правильности своего решения воевать против Этикета. Нет, наверное, не стоило, все же большинство правил придуманы для того, чтобы не поставить кого-то в глупое положение или кого-нибудь не оскорбить.

Но есть же правила, которые тяжелыми камнями висят на ногах! Поразмышляв, я решила повременить и посмотреть. Отменять правила противного Этикета (да нет, теперь они не казались мне уж столь противными) нужно осмотрительно, чтобы не ввергнуть двор в хаос обид и размолвок.

Осознав, как умно придумала, я не удержалась, чтобы не поведать о своем достижении Луи. Муж долго смотрел на меня, потом согласно кивнул:

– Да, есть очень противные правила, а есть разумные. Но мне некогда этим заниматься. Займись сама.

Я была счастлива и одобрением супруга, и появившимся у меня вторым по значимости занятием. Первым теперь был Трианон.

Поразмышляв, я решила устроить там образцовое скромное и естественное жилище. Там не будет вычурности, излишних украшений, тяжеловесности, все должно получиться легко, почти воздушно, очень нежно, просто очаровательно. Позже этот стиль назовут рококо.

Луи обязательно меня поддержит, когда я скажу, что не буду тратить много денег на содержание своего гнездышка, куда можно исчезать, когда устанешь от блеска Версаля.

Мы будем прятаться там вдвоем, размышлять над серьезными вопросами, принимать серьезные решения… Вот кого там точно не будет, так это противных министров, у которых на все один ответ: «Нет денег!», и графини де Ноай с ее требованиями Этикета. И тетушек, пожалуй, тоже. Вообще, там не будет старых дам в скучных одеждах и сыплющейся с париков пудрой.