Наталья Павлищева - Мадам Помпадур. Некоронованная королева

– А!.. Но тогда она рискует умереть монашкой.

– Ах, как пикантно…

– А мне ее даже жаль, столько надежд и так скоро все закончилось.

Наконец при дворе точно узнали, что мадам д’Этиоль живет в замке Этиоль в Сенарском лесу вместе со своей матерью, дочерью, младшим братом, господином де Турнеэмом и еще несколькими не то гостями, не то… наставниками.

Людовик и здесь перехитрил двор, все, что делалось относительно Жанны, было под покровом тайны, никто не знал ничего. А Жанну действительно учили, пока король воевал, причем очень успешно – под его командованием была одержана блистательная победа под Фонтенуа, его любовница постигала азы придворного этикета, училась вести себя за столом, сдерживать эмоции (к чести будущей фаворитки, она так и не освоила эту науку, оставалась излишне эмоциональной и непосредственной, что часто ставилось ей в вину), зубрила, зубрила и зубрила.

Кроме того, Жанна много общалась с зачастившим в Этиоль Вольтером, которого совсем недавно назначили историографом двора. Он пел дифирамбы хозяйке Этиоля, очень надеясь, что в ответ та станет хорошо отзываться о нем в беседах с королем. Вольтер раньше остальных понял, что отношения у короля и Жанны всерьез и надолго, раньше многих других разглядел в ней то, что следовало разглядеть.

Но главным для самой Жанны были даже не наставления, а письма самого короля. Людовик писал ежедневно, подписываясь «Верный». Курьеры преодолевали многие мили, чтобы отвезти послание его величества и привезти обратно очаровательные, пахнущие розами листки, на которых красивым почерком рассказывалось о том, как мадам старательно осваивает придворную науку, чем занимается с утра до вечера, но, главное, как тоскует ночами и ждет возвращения возлюбленного. Каждое слово, каждая буква кричала: «Люблю! Люблю! Люблю!».

Жанна действительно жила в счастливом угаре, не задумываясь, что может вдруг проснуться.

Пока короля и дофина не было в Версале, двор тоже покинул его, разъехавшись кто куда. Поэтому-то никто не видел, что апартаменты маркизы де Шатору отделывают заново. Это был подарок короля своей любовнице, Жанна сказала, что ее коробит обилие ярких цветов, особенно большое количество красного и золотого.

– Чего же вы желали бы?

– О, я люблю розовые цвета, особенно приглушенные, люблю… – Жанна покрутила в воздухе ручкой, – бирюзовый, лазоревый, нежные оттенки зеленого… Но больше всего я люблю ваши глаза, сир.

Разве можно возразить против такого предпочтения?

Покои бывшей фаворитки отделывались согласно вкусам будущей. Фавориткой Жанна пока не стала, она еще пребывала в состоянии любовницы. Для фаворитки требовалось представление ко двору, а значит, имя.

С самого утра госпожа де Тансен без конца заставляла Жанну приседать в реверансе, вернее, они репетировали проход при представлении ко двору.

– Итак, – громко заявляла уже в двадцатый раз пожилая дама, – я королева. А вы мне представляетесь. Подходите!

Жанна, одетая в платье с большущим шлейфом (его соорудили из целого куска тюля, чтобы имитировать настоящий тяжелый шлейф), делала положенные шаги, приседала, отступала, стараясь не наступить на разложенный шлейф, отходила обратно… И каждый раз госпожа де Тансен обнаруживала какой-то недочет. Она указывала графине д’Эстрад веером:

– Посмотрите, мадам снова скосила глаза влево! А если бы там стоял герцог Ришелье или, хуже того, несносный Люинь?! Немедленно пошли бы слухи, что мадам строит глазки!

– Но я смотрела вовсе не на то место, где мог стоять герцог, а просто убедилась, что мне есть куда отступать.

Госпожа де Тансен вспыхивала, как сухая трава от хорошего факела, хватаясь за голову:

– Дорогая моя, это вам не Париж, это Версаль! Понимаете, Вер-саль! Там не смотрят откровенно и даже не скашивают глаза. В Версале все видят боковым зрением, если вы станете поворачиваться ко всем, кого хотите разглядеть, на вас станут показывать пальцами уже завтра, нет, даже сегодня.

Жанна пробовала хитрить:

– А разве можно показывать пальцем?

– Можно! На вас можно. Немедленно повторите подход и не смейте оглядываться, ничего и никого, кроме королевы, а королева – это я, для вас не существует!

– А король? – Жанна просто тянула время, потому что уже неимоверно устала, ей очень хотелось хоть чуть отдохнуть.

Но госпожа де Тансен была безжалостна, только когда в десятый раз получилось безукоризненно, она обрадованно воскликнула:

– Ну вот, теперь мы будем повторять этот подход каждый день с десяток раз, и вы запомните все движения.

Жанна осторожно поинтересовалась у графини д’Эстрад:

– А когда вас представляли ко двору, вас так же мучили? Неужели придворные действительно следили за каждым вашим взглядом и движением?

– Вообще-то следили, но не так пристально, как станут следить за вашим. Боюсь, госпожа де Тансен права, разглядывать вас будут как никого другого.

– Потому что я любовница короля?

– Потому что вы из Парижа. Любовницы у короля бывали и до вас, а вот парижанок не было, это всегда были свои, из Версаля. Вы нарушаете правила в одном, значит, должны безукоризненно соблюдать их в другом.

Жанна соблюдала…

Она все чаще задумывалась над советом герцогини де Бранка. И впрямь удержать короля только любовными сценами будет невозможно, он слишком многих любовниц повидал, слишком искушен в альковных делах. Значит, надо быть интересной ему в любой миг, уметь ответить на любой вопрос, веселой, несмотря на собственные недомогания. Но Жанна Антуанетта была к этому готова.

Вот когда она с благодарностью вспоминала долгие часы учебы, привычку к чтению, жесткие требования Желиота держать осанку и следить за грациозностью любого движения… Учителя могли гордиться своей ученицей, новая любовница короля выглядела прекрасно.

Снова и снова Жанна Антуанетта повторяла движения, жесты, которые должна сделать, слова, которые должна произнести, взгляды, которые должна или не должна бросить. И все это с непринужденной улыбкой и полнейшей безмятежностью, потому что отсутствие спокойствия или улыбки тоже расценят как оплошность.

Несколько раз Парис де Монмартель устраивал приемы у себя в имении Брюна, обставляя их точно королевские. Делалось это нарочно для того, чтобы Жанна привыкла.

В один из таких приездов Парис де Монмартель как-то странно смотрел на мадам д’Этиоль, пожурил ее за то, что плохо следит за своим здоровьем, и похвалил, что добилась от суда раздела имущества и гражданского развода с Шарлем Гийомом. Он сообщил что-то очень важное и хорошее де Турнеэму, но Жанна, увлеченная своей ролью будущей фаворитки, этого даже не заметила. Все крутилось вокруг нее, все были готовы помочь ей не то что войти, а впорхнуть в жизнь Версаля, от короля приходили восторженные, полные любви письма… мадам была счастлива.