Джеймс Миченер - Источник

Когда он выкарабкался из траншеи, туда спустились Элиав с фотографом, чтобы сделать ряд снимков камня на месте находки, поскольку было существенно важно зафиксировать, где он был вмурован в стену, тем более что этот ее участок, похоже, несколько раз строился и перестраивался. Определить, составлял ли он часть мечети, пока было невозможно; только продолжение раскопок могло определить, имел ли он к ней отношение. Но когда Элиав смахнул остатки земли, чтобы камера могла четко уловить тени, говорящие, как камень вверху и внизу вмурован в стену, какая-то неправильность на верхней поверхности камня привлекла его опытный глаз, и он попросил маленький скальпель и кисточку. Когда с их помощью он избавился от набившихся в кладку наносов земли, которым минуло 1600 лет, то с удовлетворением понял, что наткнулся на нечто важное. Не произнеся ни слова, он уступил место фотографу и неторопливо поднялся наверх, где Кюллинан показывал его набросок Веред Бар-Эль и Табари. Взяв карточку, Элиав тихо сказал:

– Боюсь, что тебе еще придется тут основательно поработать, Джон.

– Что ты имеешь в виду?

Элиав серьезно посмотрел на коллег:

– То, о чем мы мечтали.

Три специалиста вслед за ним проследовали в траншею. Никто не проронил ни слова, и, подойдя к находке, Кюллинан попросил фотографа отойти, опустился на четвереньки и вгляделся в пыльную поверхность камня, который на четверть дюйма выступал из кладки. Когда он поднялся, глаза его сияли, и, когда доктор Бар-Эль и Табари увидели то, что частично вскрыл Элиав, у них была такая же реакция.

– Я хочу, чтобы художник все зарисовал. Прямо на месте, – потребовал Кюллинан. Через несколько часов должны были сгуститься сумерки, и он приказал сделать наброски этого христианского камня с вырезанными на нем крестами под самыми разными углами. Одновременно фотограф получил указание самым тщательным образом заснять камень, после чего они смогут его извлечь, чтобы изучить оборотную сторону; но, несмотря на суету, которая воцарилась в раскопе, стало ясно, что оставшееся время дня придется посвятить рисункам. Всей дальнейшей работе с камнем придется подождать до утра.

– Мы можем заняться этим при освещении, – предложил Табари, но Элиав тут же наложил вето, и, когда упали сумерки, весь Макор уже был охвачен неподдельной радостью.

За обедом пожилые кибуцники были возбуждены так же, как и молодые, которые работали на раскопках. Частично потому, что у каждой семьи в Израиле есть хотя бы один археолог-любитель – редко встретишь дом, где не было бы осколков кремня, черепков керамики и других отзвуков прошлого, – а частично и потому, что для всех в кибуце раскопки стали «нашими».

– Я слышал, мы нашли сегодня что-то важное, – сказал Кюллинану один из обслуги. Ирландца выдавали сияющие глаза.

– Мы нашли краеугольный камень христианской церкви, – ответил Кюллинан. – Большой день для Ирландии.

– И неужели это все? – вопросил мужчина. – Что это вообще такое? – Он поставил поднос на стол и присел сам, словно был хозяином ресторана.

– Мы не знаем, – сказал Кюллинан.

– И неужели не можете предположить? – настаивал кибуцник.

– Предполагать будем завтра, – ответил Кюллинан. Его этот любопытный уже начинал раздражать.

– Можем мы прийти и посмотреть? – спросил парень, и тут только Кюллинан заметил, что за его стулом стоят восемь или девять кухонных работников, полные желания узнать, что же происходит на холме.

– Хорошо, – согласился Кюллинан. – Приходите к шести. – И к началу дня более ста человек выстроились вдоль траншей, молча наблюдая, как четверо ведущих археологов приступают к работе над камнем времен христианства. – Фотографии получились? – спросил Кюллинан англичанина.

– Проявил их прошлым вечером. Все о'кей.

– Рисунки сделаны?

Молодая женщина кивнула, и Табари начал осторожно расшатывать камень, но тот не поддавался.

– Мы должны снять верхние напластования, – предложил Элиав, и эта работа заняла добрую часть часа. Никто из зрителей не ушел.

Теперь этот столь важный для них камень держался лишь давлением лежащего на нем большого валуна. Кюллинан подозвал фотографа сделать последнюю серию снимков, после чего на пару с Элиавом начал ломами приподнимать валун. Они с трудом сдвинули древний груз, и наконец Табари, вглядываясь в пыльную темноту, смог увидеть и другую сторону камня.

– Есть! – крикнул он, и доктор Бар-Эль, глядя из-за его плеча, прошептала:

– Боже мой! Это потрясающе.

Теперь, когда был отодвинут мешающий валун, осталось только очистить от пыли столь долго спрятанную сторону камня, и на свет появилось вырезанное изображение маленького фургона с забавными приплюснутыми колесами, который нес на себе домик с овальной крышей. Его охраняли две пальмы. Археологи отступили, чтобы и кибуцники могли увидеть сокровище, но никто не проронил ни слова.

Наконец Элиав сказал:

– Это большой день для евреев.

Именно так народ представлял себе колесницу, несущую на себе деревянный Ковчег Завета, где хранились таблички с десятью заповедями, которые предстояло доставить от горы Синай в Землю обетованную. В начале своего существования этот камень должен был занимать почетное место в синагоге Макора, но, когда это здание было разрушено победившими христианами, кто-то вырезал три креста на оборотной стороне камня, и память о побежденных евреях была вмурована в темноту базилики. И освобождение из этой тьмы еврейского символа – на глазах тех евреев, что вернулись из изгнания строить свой кибуц рядом с древним поселением, – было великим событием; и доктор Кюллинан, глядя из траншеи, увидел, что на глазах старых кибуцников были слезы. С чувством искреннего удовлетворения он дополнил свой первоначальный набросок и подписал его.

Он еще не успел поставить точку, как рабочий нашел монету, которая напомнила о последовательности жестоких событий тех времен: римский храм, синагога, базилика, мечеть, церковь… и все они, одна за другой, гибли и превращались в развалины.

Кюллинан разрешил, чтобы и камень и монета несколько дней были выставлены в кибуце. Евреи, храня серьезность на лицах, стояли перед ними, разглядывая сначала извлеченный из погребения ковчег, а потом всматриваясь в суровое лицо Веспасиана, чьи армии разрушили их святилище, и в скорбную фигуру Покоренной Иудеи, которая, униженная, ютилась под пальмовым деревом. Эта монета была одной из самых лучших, когда-либо отчеканенных, – безупречное сочетание мощи империи и горечи побежденных. И евреи, о чьей истории она говорила, не могли скрыть восторга. Кюллинан, и сам глубоко взволнованный этими тремя находками, протелеграфировал Полу Зодману: